Анна Тютчева - При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)
Торжество коронования закончилось, и началась обедня. Меня очень огорчили невнимание и равнодушие окружавших меня лиц. Никто не молился; смеялись, болтали, шептались, расспрашивали друг друга о назначениях и милостях, которые должны были быть дарованы по случаю коронации. Некоторые даже взяли с собой еду, чтобы подкрепиться во время длинной службы. В самые торжественные минуты становились на цыпочки, чтобы видеть, что происходит, а те, кто ничего не видел, высказывали свое неудовольствие словами, совершенно не соответствующими моменту. Около меня молилась только Антонина Блудова. Все это еще усилило мою печаль. Я не могла неоднократно не задавать себе вопроса, какое будущее ожидает народ, которого высшие классы проникнуты глубоким растлением благодаря роскоши и пустоте и совершенно утратили национальное чувство и особенно религиозное сознание, которое одно только может служить ему основой, низшие же классы погрязают в рабстве, в угнетении и систематически поддерживаемом невежестве. Во время самого торжества коронования эта мысль невольно встала передо мною при виде поведения присутствующих и больно поразила мне сердце. Между тем обедня кончилась, государь подошел к царским вратам для миропомазания; я ничего не видела и ничего не слышала изо всей церемонии, но молилась всей душой. Император в этот день причащается сам на престоле, как священники. Я слышала молитву императрицы перед причастием и мысленно присоединилась к ней…
Общее впечатление, вынесенное мною из всего этого торжества, была глубокая грусть, ибо никогда я так сильно не ощущала суеты, непрочности и мимолетности человеческой жизни…
Вышли из собора. Государь был бледен и грустен, но изумительно красив в сияющей своей короне. Императрица походила на святую. Они прошли сквозь толпу под грохот пушек, который почти заглушался радостными криками тысяч человеческих голосов, приветствовавших своего венчанного государя. Никогда я не видела прежде ничего более великолепного, никогда солнце не освещало более величественного зрелища. Для глаз все было радость, откуда же в сердце эта великая грусть? Они вошли в Архангельский собор, где покоятся их предки… Оттуда они прошли в Благовещенский собор. Тут Антонина Блудова сказала мне, что при возложении короны на голову императрице ее так плохо укрепили, что она сейчас же упала. Императрица подняла ее и сказала: «Это знак, что я недолго буду носить ее». Это произвело на меня очень тяжелое впечатление. Мне хотелось скорей уйти в свою комнату, чтобы плакать, меня душили слезы, и мне было совестно их показывать. Помолившись во всех трех соборах, государь и государыня поднялись на Красное крыльцо, поклонились народу и затем удалились в свои покои. В Екатерининском зале мне удалось подойти к императрице и поздравить ее. Она горячо поцеловала меня; она была взволнованна и прелестна. Передышка была небольшая. Через час пришлось в парадном костюме идти в Грановитую палату на торжественный обед, на котором присутствуют только особы двух первых классов империи и духовенство. Император и обе императрицы восседали за обедом на тронах. Во время обеда иностранные принцы и послы, по обычаю, приветствуют их и по известному сигналу удаляются, пятясь назад. Гости садятся только тогда, когда государь попросит пить. Поэтому, когда государь встал, мы сидели еще только за жарким; но все были довольны, что пришел конец и что можно было пойти к себе и подышать на свободе.
В шесть часов я спустилась к императрице. Я застала ее на кушетке, бледную и очень усталую на вид. Я поцеловала ей руку. Она мне сказала, что она была счастлива, что ей удалось в минуту причастия быть вполне сосредоточенной и всецело отдаться священному действию, которое она совершала. Затем она прибавила: «Для начала я очень дурно повела себя: первое, что я сделала, — я потеряла корону. Я не воздержалась и сказала Толстому: это знак, что я недолго буду носить ее». Я не решилась расспрашивать ее об этом эпизоде, опасаясь, что все это выдумка трагически и фантастически настроенных умов, как это часто бывает в таких случаях, которая могла задним числом произвести на императрицу тяжелое впечатление, какого в первую минуту у ней вовсе не было. Но так как она первая заговорила со мной об этом, я сказала ей: «Ах, ваше величество, зачем допускать такую мысль; а если она пришла вам в голову, зачем говорить об этом и создавать тяжелое впечатление в обществе, которое скоро узнает, что вы сказали, и будет это преувеличивать?» «Не знаю, — сказала она, — как мне пришла эта мысль и я невольно высказала ее; впрочем, — с грустью прибавила она, — я в этом убеждена: корона слишком тяжелое и тягостное бремя, чтобы его можно было долго вынести». «Ах, ваше величество, — ответила я, — вы слишком нужны России, чтобы бог отнял вас у нее». Но на сердце у меня было слишком тяжело, я расплакалась и рыдала так, что не могла остановиться. Она посмеялась надо мной и побранила за мою несдержанность. Между тем вошла маленькая великая княжна с государем, которого я поздравила. Девочка необычайно мило ластилась к отцу, как будто тоже хотела чествовать его. Императрица подарила мне старинную маленькую икону на память о коронации и отпустила, сказав, чтобы я приходила к чаю в восемь часов с m-lle de Грансе и Александрой, с тем чтобы затем сопровождать ее на иллюминацию.
Город был блестяще иллюминован в этот вечер. Кремль со своими зубцами и причудливыми башнями походил на огромное огненное сооружение. Театральная площадь была вся окружена огненными аркадами. Театр представлял сплошной огненный фасад, точно так же как и все дома улиц, выходящих на Кремль. Это был сон из «Тысячи одной ночи». Однако густые облака пыли, поднятые народом и экипажами, крики, шум толпы, которая с неистовым одушевлением бросалась вслед за императорскими экипажами, страх, что лошади понесут и люди будут раздавлены, все это, вместе взятое, испортило мне прогулку, и я была очень довольна, когда выбралась изо всей этой суматохи и вернулась домой. Но поздно вечером, когда толпа схлынула и наступила тишина, я поднялась на террасу дворца, откуда ' взор мог сразу окинуть все сказочное зрелище соборов и Ивана Великого, контуры которого обрисовывались огненными линиями, обширную панораму Замоскворечья, иллюминованного a giorno[103] тысячами плошек, все эти мириады огней, отражавшихся в воде Москва-реки. Это было нечто волшебное, и над всей этой картиной царила полнейшая тишина, так как толпа, утомленная столькими зрелищами и разнообразными впечатлениями, разошлась по домам. Мои нервы были напряжены до последней степени, и в тихом прохладном ночном воздухе среди этого города, сиявшего огнями, точно воплощенная сказка из «Тысячи одной ночи», я испытывала одно из тех головокружительных впечатлений, воспоминание о которых сопутствует в течение всей жизни, но которые человеческие слова бессильны передать…
