Фаина Раневская - «Моя единственная любовь». Главная тайна великой актрисы
От мысли о «собственной жизни» стало плохо – Андрей обещал мне, что если я не приеду, он вернется, и слово сдержал… ценой собственной жизни?!
Наверное, я кричала это вслух или бормотала, неважно. Матвей засуетился снова:
– Я знал, что ты не поверишь, знал. Понимаю, что так легче, надеяться всегда легче. Потому и не шел к тебе столько времени. Не шел, пока доказательство не получил.
– Доказательство?
Он лишь закивал головой. Вытащил из внутреннего кармана бумагу, дрожащими руками развернул, подал мне, поясняя:
– Это копия. Мне списали. Настоящий в ЧК.
Я такими же дрожащими руками взяла лист, он при этом сложился снова, воюя с непослушной бумагой, слышала пояснения:
– Таких списков много, они за одну ночь больше тысячи семисот человек расстреляли. Этот самый маленький, остальные длинные…
Голос Матвея страшно раздражал, хотелось крикнуть, чтобы замолчал немедленно!
Он видно понял, прекратил зудеть.
Лист, наконец, развернулся. Шапка сообщала, что по постановлению чрезвычайной тройки особого отдела ВЧК при РВС 6-й армии от 22 ноября 1920 г. (почему-то подумалось по какому это стилю?) в составе председателя Б., членов Б. и Ц. в Симферополе расстреляно 27 пленных. И список расстрелянных.
Взгляд метнулся сразу вниз, хоть на мгновение оттягивая встречу с фамилией Андрея, и тут же наткнулся на Краснокутского Николая Тимофеевича, полковника, 42 лет. Того самого…
Надеяться не на что, я прочитала. Фамилия… имя… отчество… возраст…
Я прочитала и поняла все, кроме одного – это Андрея расстреляли в числе 27 приговоренных.
Все мое существо протестовало против увиденного, ни ум, ни сердце не желали признать страшную правду. Я видела ошибку в слове «составе» – написано через «а», видела исправленную нумерацию – пропущен номер пять, из-за этого три последующих исправляли, видно тот, кто переписывал, страшно нервничал и торопился. Я понимала текст, но не желала принимать его ни разумом, ни сердцем. Приговоренных было в тот день больше тысячи семисот, но какое мне дело до сотен других, если в самом маленьком списке фамилия Андрея?!
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я вынырнула из темноты, в которой вдруг оказалась. Нет, я не потеряла сознание, не упала в обморок, я продолжала сидеть с широко раскрытыми глазами, это мир вокруг перестал существовать.
Андрея не было… больше не было… он не эмигрировал, не гулял по улицам Вены, Парижа или Женевы, не пил кофе с матерью, не шутил с сестрой… он даже не с Машей, его расстреляли! Расстреляли за то, что отказался снять боевые награды, поскольку получил их за мужество в бою. Расстреляли за то, что не пожелал отказаться от своей чести.
А Матвея не расстреляли, поскольку тот согласился.
Если бы и Андрей согласился, был бы жив и даже мог служить большевикам, как Матвей. Или как Никита.
Но я понимала, что это был бы уже не Андрей Горчаков, он просто не смог бы жить, совершив такое.
Я застонала: если бы Андрей не возвращался за мной в Симферополь, если бы сразу в Севастополе сел на пароход! Пусть без меня, пусть вдали, пусть даже счастливо с другой, но жил.
Матвей моему стону обрадовался:
– Очнулась, слава богу. Я уж испугался, сидишь и сидишь, как каменная. Фанни, попей водички, а?
Я, ничего не понимая, попила.
– Ну, вот, рассказал, теперь и умирать не страшно. Я тебе еще что сказать хочу…
Матвей снова полез во внутренний карман и достал оттуда крошечный сверток – что-то, завернутое в листок из записной книжки.
– Андрей просил передать это тебе.
Я развернула. Внутри лежал крестик из церкви Всех Святых. На листке карандашом:
«28 октября 1920 г. церковь Всех Святых. Симферополь. Ты – Горчакова».
У меня осталось только это – простенький крестик.
А еще память, в которую я никого не пускаю.
И театр – моя жизнь, мое спасение во все времена.
А может, проще не любить,
Не быть любимой?
Чтоб после столько лет не жить
С бедой непоправимой.
Не знать, не ведать, не страдать,
Не думать о потере.
И много-много лет не ждать,
Не плакать и не верить.
Пусть соловей не мне поет
Весною в роще.
Спокойней, если нет любви,
Надежней, проще.
Я не могла не полюбить,
Не быть любимой.
Хоть мне теперь всю жизнь платить
Тоской неразделимой.
Послесловие
Фанни, Фаня – Фаина Георгиевна Раневская (Фаина Гиршевна Фельдман), 27.08.1896 – 19.07.1984 г.
Андрей Александрович Горчаков – имя вымышленное, в записях только инициалы А.Г., как и инициалы его брата Никиты Горчакова.
Гирша Хаимович Фельдман – отец Фаины Григорьевны.
Толбухин Федор Иванович (16.06.1894 – 17.10.1949 г.) – маршал Советского Союза.
Павла Леонтьевна Вульф (1878–1961) – актриса, многолетняя наставница Раневской, благодаря которой Фаина Георгиевна стала актрисой. Ее называли «Комиссаржевской провинции».
Ирина Вульф (Ирина Сергеевна Анисимова) – дочь Павлы Леонтьевны, советская актриса, режиссер.
Нина, Ниночка – Нина Станиславовна Сухоцкая (1906–1988), актриса Камерного театра, племянница Алисы Коонен, многолетняя подруга Раневской.
Имена Матвея и Маши Гагариных тоже условны, хотя имя Матвея в тексте однажды встречается, тот, кто вымарывал другие имена, случайно пропустил его.
Павел Анатольевич Рудин – режиссер Театра актера (Дворянского театра Симферополя), позже Первого Советского театра Симферополя, ныне Крымского драматического театра им. Горького. Спаситель многих симферопольских актеров периода Гражданской войны.
Алиса Георгиевна Коонен (1879–19974) – русская советская актриса, супруга и помощница создателя Камерного театра Александра Таирова. С этого театра началась московская театральная карьера Раневской.
Б. – Бела Кун (1886–1938), венгерский, советский политический деятель. В ноябре 1920 годы руководил Крымским ревкомом, знаменитым массовыми казнями в Крыму. Расстрелян в августе 1938 года в Москве. Реабилитирован в 1955 году.
З. – Землячка – Розалия Самойловна Залкинд (1876–1947), идейный вдохновитель и организатор Красного террора в Крыму в 1920–1921 годах. Идеолог тотального уничтожения всех неугодных советской власти или несогласных с таковой. Репрессиям не подвергалась, прах захоронен в Кремлевской стене.
С.Э. – Сергей Эйзенштейн (1898–1948), советский режиссер.
Судьбы Матвея и Никиты сложились несчастливо.
Матвей не выдержал собственного предательства и пустил пулю в лоб вскоре после признания. Об этом есть лишь короткое, в два слова, упоминание в дневнике Фаины Георгиевны: «М. застрелился». И приписка другой рукой (Нины Станиславовны?): «Так ему и надо!».
