Генрих Сечкин - На грани отчаяния
- Тогда снимай рубаху. Кто хочет добровольно исполнить?
Вызвалось сразу несколько человек. Выбрали одного. Наступила полная тишина. Маленький, худощавый Лось стоял между двумя рядами нар, подняв руки за голову, и ожидал исполнения приговора. Лицо его выражало спокойствие. Ни тени страха или смятения. Да, без сомнения, он был вором. Любой бы фраер на его месте визжал, валялся в ногах, просил пощады.
А он, сняв с себя рубашку, просто и естественно ждал исполнения приговора. Не страшно умереть в драке, в бою, уходя от погони и даже по приговору суда. Но здесь! В кругу своих товарищей! Когда тебя со всех сторон окружают не искореженные злобой рожи, а люди, глаза которых полны сострадания, и сознание которых отравлено горечью неотвратимости предстоящего и жестокости решенного. Конечно, вина Лося по воровским понятиям велика, но как сложатся обстоятельства завтра у остальных?
Удар ножа, выступившая кровь, обмякшее и мешком свалившееся на пол с затухающим сознанием тело. Всеобщее молчание в знак уважения к бывшему товарищу, с таким достоинством принявшего смерть. Красноватые пупырышки на худеньких голых плечах Лося начинали тускнеть.
- Кто у нас следующий? Костыль? Давай на середину…
Мы стояли на причале и с любопытством разглядывали солидный пароход, на котором горделиво выделялась и поблескивала на солнце надпись «Феликс Дзержинский». На этом величественном лайнере нам предстояло совершить увлекательную морскую экскурсию по Татарскому проливу и Охотскому морю. «По морям, по волнам. Нынче здесь, завтра там!» Лето подходило к концу. Свежий морской ветерок, забираясь под короткие рукава московских теннисок, заставлял нашу кожу принимать облик гусиной.
Наконец подали трап. Не спеша входили мы на борт легендарного парохода, специально приспособленного для перевозки живого груза, и по очереди спускались в трюм, интерьер которого состоял из большого количества трехъярусных нар и двух громадных деревянных, обитых металлическими обручами бочек для оправки. Бочки - полтора метра в диаметре и более двух метров высотой - были прикованы мощными цепями к стене.
Для выполнения своих естественных потребностей необходимо было, забравшись на третий ярус нар и держась за них руками, перебраться на край бочки задом или передом (в зависимости от вида потребностей). При постоянном волнении неспокойного Охотского моря это мероприятие превращалось в довольно рискованную процедуру. Приходилось выполнять сие действие балансируя, как канатоходец, ежесекундно рискуя свалиться в полужидкую зловонную массу. Получить столь экзотическое удовольствие в конце рейса было особенно нежелательно, так как к этому времени содержимое колоссальных сосудов намного превышало человеческий рост и полностью исключало возможность выбраться из этого топкого болота.
Во время нашего увлекательного путешествия контакт с конвоем был полностью исключен. Необычайное скопление такого большого количества воров в законе настолько настораживало людей с автоматами, что при каждой необходимости открыть люк они устанавливали возле него направленный в трюм пулемет. Выдача пищи происходила с помощью ведер, опускаемых вниз на канате. Водные процедуры выполнялись посредством пожарного шланга. Мощная струя направлялась сверху в трюм и обдавала всю публику разом, заодно сбивая с ног.
Это прогрессивное нововведение позволило напрочь исключить очереди у рукомойников, возникающие, как правило, во всех остальных местах содержания правонарушителей. Правда, менее подвижным пассажирам, не успевшим к этому времени скинуть с себя одежду, приходилось сочетать холодный душ одновременно с услугами прачечной.
Не вызывало никаких эмоций у конвоя и периодическое появление новых трупов. Воровские сходки продолжались, и большинство из них заканчивались для некоторых довольно печально. В связи с тем что во время посадки на пароход при очередном обыске все ножи были изъяты, а подручного материала для изготовления новых в трюме не оказалось, пришлось для исполнения приговоров довольствоваться другими подручными средствами. Для этой цели очень удобно подошли переданные еще в тюрьме дамами сердца длинные, расшитые цветными узорами полотенца.
Заменена была также и формулировка приговора. Вместо слова «зарезать» теперь звучало не менее эффектное слово «удавить». При исполнении этого решения приговоренному накидывали на шею полотенце и завязывали одним узлом. После этого двое брались за один конец, а двое за другой и затягивали узел насколько хватало сил. При этом шея приговоренного суживалась до размера куриной, а сам он начинал усиленно дергаться в этой зажимающейся петле и удивленно хлопать глазами. После этого завязывали второй узел, дабы не расслаблялся первый. Конвульсирующее, еще живое тело бережно засовывали под нары, откуда еще некоторое время доносились звуки признаков жизни. Потом все затихало. С очередным полотенцем по этическим причинам приходилось распрощаться. Следующий претендент уже стоял на середине…
На пересылке после каждой очередной сходки в камеру врывалась толпа надзирателей со скандальными лицами, моментально забиравшая труп, одновременно проводившая внеочередной обыск, изымая все колющее и режущее. На нашем же легендарном судне морские волки с погонами, очевидно привыкшие к превратностям судьбы, никоим образом не реагировали на ежедневное появление свежих трупов. В результате такого равнодушия к аромату гигантских параш стал примешиваться сладковатый, удушающий запах, неизменно возрастающий по мере продвижения «Феликса Эдмундовича» по Татарскому проливу.
Все происходящее плюс невозможность полюбоваться прекрасными видами экзотического побережья, ввиду отсутствия иллюминаторов, создавало довольно тягостную атмосферу и нисколько не располагало к хорошему настроению. Генеральная чистка среди личного состава закончилась. Сходки прекратились. Семеро виновников наших ежесуточных прений на нарах догнивали под этими уникальными сооружениями. Воцарилась смертельная скука, разбавляемая изредка внушительной качкой и отвратительными ее последствиями.
Я, Витя, Язва, Колючий и Кащей, уныло поглядывая друг на друга, мучились от безделья. Настроение всех остальных нисколько не отличалось от нашего. Карт не было. Необходимую для их изготовления газету, почему-то полностью игнорируя наши интересы, никто не давал. Воспоминания о семге остались на далекой Ванинской пересылке. Кормежка производилась один раз в сутки. Отвратительное пойло, которое нам спускали в ведрах на веревке, несмотря на отменный аппетит, совершенно не лезло в горло. Хлеба не хватало даже для частичной загрузки желудка, не говоря уже о том, чтобы изготавливать из него шахматы и шашки. Оставалось только проклинать столь затянувшееся увлекательное путешествие.
