Георгий Жженов - Прожитое
Получил место, позволяющее извлекать при желании личную выгоду, стать чуть ли не самым влиятельным придурком, единоличным распорядителем основного жизненного продукта — хлеба!
Хлеб — валюта! Единственная в условиях штрафного лагеря. Даже золото отошло на второй план.
На «Глухаре» можно было иметь кучу золота в кармане и в то же время оставаться голодным! Его некуда было деть.
В обычном лагере работяги ухитрялись передавать золото «вольняшкам». Те сдавали его в золотую кассу по нормальной, установленной государственной цене, а с зеками расплачивались хлебом, продуктами… И тех и других это устраивало. И «вольняшки» зарабатывали, и зеки подкармливались!..
На «Глухаре» вольнонаемных не было, а нести золото начальству не имело смысла. Никаких дополнительных продуктов штрафному лагерю не полагалось. Как бы хорошо лагерь ни работал, как бы ни перевыполнял план — больше штрафной пайки не получишь!
Возможностей расплатиться за добытое сверх нормы золото у начальника не было. Его личный премиальный фонд был настолько мал, что практического значения не имел. Выходило, что, кроме доброго слова, ничего у Габдракипова не было. Одним же добрым словом, как известно, сыт не будешь!..
Зато хлеборез в этой ситуации вырастал в могущественного хищника, перед которым лебезили и пресмыкались сотни доведенных до отчаяния зеков.
Объединившись с другими придурками (старостой, нарядчиком, завхозом, поваром), они превращались в стаю хищников.
В союзе с этими вельможными подонками царствовали и несколько отпетых бандитов — «королей» уголовного мира, узурпировавших власть.
Связанная круговой порукой, эта шайка мерзавцев держала в своих руках всех. Не составляло исключение и начальство лагеря — этих приручали взяткой.
Любое сопротивление подавлялось в зародыше. С особенно строптивыми и правдолюбцами расправлялись жестоко, вплоть до убийства, чтобы неповадно было другим. Суд вершили руками «шестерок» — рядовых жуликов, и за страх, и за совесть преданных своим главарям.
С одним из главарей мне довелось познакомиться чуть не сразу же после прибытия на «Глухарь».
— Тебя хочет видеть дядя Паша! — сказал мне один из блатных, с которым я сидел в карцере.
— Зачем я ему понадобился?
— Он сам тебе скажет. Пошли.
Не пойти было нельзя. Ослушников дядя Паша не любил и строго наказывал.
О дяде Паше — «крестном отце» блатного мира Омчагских лагерей — ходили легенды. Я слышал о нем еше на транзитке во Владивостоке, в ожидании этапа на Колыму… Оказывается, и до него добрался Лебедев, и его упек на штрафной «Глухарь»! Ну и молодец Николай Иванович!
В бараке, куда мы пришли, жили придурки и прочие привилегированные зеки, не занятые на грязных физических работах в забое. Здесь было тихо, чисто. Сюда редко заглядывало начальство.
Тут, в самом дальнем углу, и располагался упырь дядя Паша.
Тихий, чахоточного вида «пахан» лет пятидесяти пяти мирно сидел на одеялах, разостланных на нарах, и потягивал из алюминиевой кружки чифирок. За его спиной знакомая компания блатных, недавно вместе со мной отбывавшая десять суток карцера, резалась в карты, в «коротенькую»…
Вот, значит, какой он, знаменитый «дядя Паша»! Вор в законе, один из немногих, оставшихся еще в живых на Колыме «королей». Верховный судья и прокурор всех блатных, «качавших права» друг с другом…
Я поздоровался.
Дядя Паша зацепился за меня колючим, как репей, взглядом. Далеко запрятанные за лохматыми короткими бровями острые глазки изучали меня.
— Доброго здоровьичка, милок! Доброго здоровьичка… Присаживайся. — Он приветливо закивал головой, не спуская с меня нацеленных глаз.
Я примостился на краешке соседних нар.
— Слышал, что ты артист, милок, да?
Я утвердительно кивнул головой, не понимая, к чему он клонит.
— Мы тоже артисты! — Дядя Паша улыбнулся, обнажив частокол нержавеющих зубов. — Артисты-рецидивисты!
Блатные засмеялись. Он поставил в сторону кружку, вытащил из-под матраца четвертушку бумаги, развернул ее, спросил:
— Рисовать можешь?
— Честно сказать — совсем не умею.
— Честно, милок, только честно и никак иначе — нечестных не люблю!.. Врать будешь начальнику, понял меня?
От его тихого, елейного тона стало не по себе, по спине побежали мурашки…
— Вы всё вокруг да около, дядя Паша. Говорите, зачем вызвали? — сказал я.
— Не спеши в Лепеши, в Сандырях ночевать будешь! — дядя Паша любил, видно, присказки. — Дай сперва наглядеться на тебя, милок… Должен же я понять, с кем имею дело? Значит, говоришь, в гараже РЭКСа диспетчером работал?
— Да.
— Так, ладно, милок… — Дядя Паша положил на одеяло листок бумаги, тщательно разгладил его и сказал: — Смотри сюда. Узнаёшь?
На бумаге карандашом был набросан какой-то план. Прямоугольники, квадраты, помеченные разными буквами и цифрами, обозначали какие-то строения, что ли?.. Какие-то линии…
— Что это, не понимаю?
— План РЭКСа, где ты работал. Не так что-нибудь?
Я внимательно вгляделся в бумагу.
— Все не так! — сказал я.
— Да? Обожди-ка…
Дядя Паша полез в изголовье, достал чистую бумагу. Завернул угол матраца, расстелил бумагу на нарах, дал мне в руки карандаш и приказал:
— Рисуй по-своему. Только честно, милок, как есть, понял?
— Чего рисовать-то?
— Всё! Укажи, где контора, где магазин, склад, гараж, где «хавира» завхоза… Рисуй, я подскажу.
Я подчинился. Ничего другого мне и не оставалось. Шутить с дядей Пашей в этих обстоятельствах не следовало. Тем более что смысл происходящего постепенно становился ясен.
Пока я чертил, он внимательно наблюдал, вникал в каждую мелочь, задавал вопросы, требовал подробностей…
Когда я закончил, дядя Паша похвалил меня:
— А говорил, не умеешь рисовать! Все получилось в лучшем виде… Налейте артисту чифирку, что ли! — он повернулся к блатным. — Еще несколько вопросов, милок!
Мне передали кружку с чифиром. Дядя Паша продолжал:
— Ты магазинщика знаешь?
— Да.
— А завхоза?
— И завхоза знаю.
— Перерыв на обед в магазине бывает?
— А как же!
— Каждый день?
— Да. С часу до двух.
— Магазинщик обедает у себя?
— Нет. У завхоза.
— Всегда?
— Всегда.
— Магазин в это время закрыт?
— Да.
— Долго они обедают?
— Не меньше часу, а то и больше. Они ведь поддают за обедом. Магазинщик после обеда почти всегда веселенький.
— Так. Ладно, милок, всё. Спасибо. Канай в барак. Спи.
