Донасьен Де Сад - 120 дней Содома
«Черт подери, – сказал Кюрваль, – подумаешь какой неженка! Сердиться из-за того, что получил немножко дерьма? А те, которые едят его!» – «Потерпите, потерпите, сударь, – сказала Дюкло, – позвольте, чтобы мой рассказ шел в том порядке, который вы сами требовали от меня; вы увидите, что придет черед тех особых распутников, о которых только что сказали.»
Эта лента бумаги была написана за двадцать вечеров, с семи до десяти часов, и закончена сегодня 12 сентября. 1785 года. Остальное читайте на оборотной стороне ленты. То, что следует, составляет продолжение конца оборотной ленты.
«Спустя два дня настала моя очередь. Меня предупредили, чтобы я терпела в течение тридцати шести часов. Моим героем был старый королевский священник, страдающий подагрой, как и предыдущий. К нему надо было подходить только нагой, но низ живота и грудь должны были быть очень тщательно прикрыты; меня предупредили об этом условии со всей определенностью, уверяя, что, если хотя бы слегка покажется одна из этих частей, мне никогда не удастся заставить его кончить. Я подхожу к нему, он внимательно разглядывает мой зад, спрашивает меня о возрасте, правда ли, что я сильно хочу какать, какого вида мое дерьмо, мягкое или крутое, и еще тысячу других вопросов, которые, как мне показалось, возбуждали его, поскольку во время беседы член его встал, и он показал его мне. Этот член, приблизительно дюйма четыре в длину на два-три дюйма в окружности, имел, несмотря на весь свой блеск, такой несчастный и жалкий вид, что надо было глядеть в подзорную трубу, чтобы заподозрить о его существовании. Я по просьбе моего героя взялась за него; видя, что мои толчки достаточно хорошо возбуждают его желания, он приготовился проглотить жертвоприношение. «Дитя мое, – сказал он мне, – мы и вправду хотите какать, как вы это сказали? Мне не и раните я, когда меня обманывают. Посмотрим, посмотрим-ка, у вас есть дерьмо в попке?» И говоря так, он засовывает мне в зад средний палец правой руки, а левой тем временем поддерживает эрекцию, которую я вызывала в его члене. Этому пальцу, исследовавшему глубины, не требовалось проникать слишком далеко, чтобы убедиться в той нужде, в коей я уверяла его. Стоило ему коснуться содержимого, как он пришел в неописуемый восторг: «Ах, черт подери! – сказал он. – Она не обманывает меня; курочка скоро будет нестись, я только что почувствовал яйцо». Обрадовавшись, развратник целует мне зад и, видя, что я больше не могу терпеть, заставляет меня подняться на особого рода устройство, похожее на то, которое есть, господа, в вашей часовне; мой зад, полностью представленный его взору, мог сделать свое дело в горшок, помещенный ниже, на расстоянии двух-трех пальцев от его носа, устройство было сделано специально для него, он довольно част о пользовался им, поскольку не проходило и дня без того, чтобы он не пришел к госпоже Фурнье для подобного отправления, как с посторонними девицами, так с девицами из этого дома. Кресло, поставленное под кругом, на котором помещался мой зад, было настоящим троном для этого типа. Как только он видит, что я пристроилась, он сам садится и приказывает мне начинать. Несколько пуков в качестве введения; он вдыхает их. Наконец, появляется какашка: он млеет: «Какай, крошка, какай, ангел мой! – кричит он, пылая огнем. – Дай мне полюбоваться как какашка вылезает из твоей прекрасной попки». И он помогал ей; его пальцы терли анус, облегчали вылет; он тряс себе член, наблюдал, был опьянен сладострастием, и, когда, наконец, в крайнем наслаждении пришел в совершенное неистовство, его крики, вздохи, касания, – все убедило меня в том, что он переживает последний момент наслаждения; я окончательно уверилась в этом, повернув голову и увидев, как его миниатюрное орудие выплескивает несколько капель спермы в горшок, который я только что наполнила. Затем он спокойно ушел и даже заверил меня, что окажет мне честь – снова придет ко мне, хотя я была убеждена в обратном, прекрасно зная, что он никогда не приходил дважды к одной и той же девице.»
«Я понимаю это, – сказал Председатель, целуя зад Алины, своей подруги по канапе, – нужно быть в таком состоянии, в каком бываем мм, чтобы заставлять чью-то жопу какать для тебя больше одного раза.» – «Господин Председатель, – сказал Епископ, – ваш голос как-то по-особому прерывается; это говорит мне о том, что вы возбуждаетесь». – «Ах, ни слова больше, – подхватил Кюрваль, – я целую ягодицы вашей уважаемой дочери, которая отказывает мне в любезности выпустить один жалкий пук».
«Значит, я удачливее вас, – сказал Епископ, – поскольку ваша уважаемая жена наложила мне прекрасную большую кучу…»
«Ну, тише же, господа, тише! – сказал Герцог, голос которого звучал приглушенно: что-то покрывало ему голову. – Тише же, черт вас подери! Мы находимся здесь, чтобы слушать, а не для того, чтобы действовать». – «Можно подумать, что ты ничего не делаешь», – отвечал ему Епископ. – Значит, ты только что валялся под тремя-четырьмя задницами для того чтобы слушать?» «Ну, ладно, ладно, он прав. Продолжай, Дюкло. Для нас будет разумнее послушать о глупостях, чем самим делать их; надо поберечься.»
Дюкло уже собиралась продолжить, как послышались обычные вопли и привычные проклятья, сопровождавшие разрядки Герцога: окружении своего катрена он сладострастно проливал сперму, возбужденный рукой Огюстин, которая нежно «осквернила» его в то время, как он проделывал с Софи, Зефиром и Житоном множество мелких глупостей, очень похожих на те, о которых рассказывали. «Ах, черт подери! – сказал Кюрваль, – я не могу вынести этих дурных примеров. Я не знаю ничего, что может заставить кончить, кроме самой разрядки: к примеру, эта маленькая потаскушка, – сказал он, показывая на Алину, – совсем недавно ничего не могла сделать, теперь же делает все, что угодно… Неважно, я выдержу. Эй, напрасно ты срешь, девка, напрасно! Я не стану кончать!» – «Я прекрасно понимаю, господа, – сказала Дюкло, – что после того, как я вас совратила этим сюжетом, я же должна вас образумить; чтобы добиться этого, не ожидая ваших приказов, продолжу свой рассказ.»
«Ну уж нет! – сказал Епископ, – я не такой бесстрастный, как господин Председатель; сперма жалит меня, и надо, чтобы она вышла». Говоря это, он вытворял перед всеми такие вещи, о которых нам пока еще не позволяет говорить тот порядок, о котором мы договорились, но похотливость которых заставляла очень быстро пролиться сперму, жжение которой стало стеснять яйца. Что касается Дюрсе, то он, всецело поглощенный задницей Терезы, не издавал ни звука; судя по всему, природа отказывала ему в том, что она предоставляла двум другим, поскольку обычно он не оставался нем, когда она одаривала его своими милостями. Госпожа Дюкло, видя, что все успокоились, продолжила свой рассказ о развратных приключениях:
