Ярослав Иосселиани - В битвах под водой
Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то образом уже узнали об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.
— Тебе повезло, я прямо завидую, — дружески хлопнул меня по плечу Кесаев. — Вы наверняка поедете на Север… Там настоящая подводная война… В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко…
С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали на дно Баренцева моря вражеские транспорты и боевые корабли.
В Северной Норвегии дорог мало, и снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки резали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и продовольствие войскам своего северного фланга и прекратило наступательные действия на этом важном участке фронта.
На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. В 1944 году все их более или менее крупные транспорты были уже потоплены и наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.
Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день в баз. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды — моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.
Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе «Эльбрус», затем по берегу.
Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.
— Разреши абращатца к тебе, начальник! — услышал я сзади. Это говорил высокий, убеленный сединами грузин Бесо…
— Чем могу служить? Здравствуйте! — ответил я по-грузински.
— Куда идете? Можно сказать мне? — белые усы Бесо зашевелились.
— А зачем вам это знать?
— Как зачем? Должен же знать отец, куда идет жених его единственной дочери!
— Какой жених?
— Владимир…
— Какой Владимир? Их у нас три.
— Трапезников Владимир.
— Ах вот оно что! Это вашу дочь зовут Тинико?
— Да-а, Тинико, а вы ее знаете?
— Слышал о ней.
— Здравствуйте! — вырос вдруг из-за спины моего собеседника старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года — с момента скандала, который учинил в его доме Поедайло.
— Жених его дочери… тоже уходит с вами? — вмешался Бесо.
— Кто же это?
— Поедайло! — не без гордости ответил Григорий Фомич.
— Поздравляю. Это хороший матрос.
— А Владимир плохой, да? — воскликнул Бесо, не на шутку встревоженный, так как Трапезникова я не похвалил.
— О присутствующих не говорят, — я показал, на Трапезникова, который, переминаясь с нош на ногу, стоял невдалеке.
— Тогда скажи мне и Фомичу, куда вы идете! — настаивал Бесо.
— Не знаю.
— Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далека или не далека идешь?
Убедившись, что от меня они ничего не добьются, старики простились и обняли смущенных женихов.
— Ярослав Константинович, — из толпы провожающих вынырнул Метелев, — ты что ж это? Уходишь не простившись?
— Никак нет, видишь, прощаемся, — говорил я, пожимая руку дяде Ефиму. — За нашим воспитанником Васей, дядя Ефим, прошу присмотреть. Нам не разрешили взять его с собой… А к вам он привязан, как к родному…
— Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба, дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды довести… Сейчас война!
— Это он верно говорит, — подтвердил оказавшийся рядом Селиванов, — но за «малюточников» можно не беспокоиться…
— Время вышло. Ярослав Константинович, прошу на корабль, — пожимая на прощанье руку, говорил Лев Петрович.
Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.
Кто-то, кажется, Терлецкий, затянул, и все подхватили популярную в то время песню: «Прощай, любимый город! Уходим завтра в море…»
— Товарищ командир! — воскликнул Цесевич. — Посмотрите на нашу «Малютку»! Это не иначе как наш Вася!
Мы все были тронуты, увидев поднятый на «Малютке» сигнал: «Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!»
Я стоял у борта. Подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, думая, что его никто не видит, долго стоял возле торпедного аппарата, потом наклонился и прижался к нему щекой.
— А как вы там ночью очутились? — спросил я. Оказывается, Свиридов зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.
— Я писал, что для наших аппаратов… манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять раз в месяц, хотя обычно их меняют раз в три месяца. У нас же так нельзя. Потом писал, что особенно нужно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят, что может привести к срыву выстрела. А после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов…
— И длинное у вас получилось письмо?
— Четыре страницы. Но иначе нельзя, товарищ командир! В инструкциях этого нет, а придет новый человек…
— Не спорю, — согласился я. — Думаю, что ваш преемник будет доволен.
Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки.
Во флотском экипаже, куда мы прибыли, было шумно и людно. Оказалось, что по срочному вызову сюда прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки «Щука». Всего около двух тысяч человек.
Командир базы сообщил, что мне поручено срочно сформировать железнодорожный эшелон, который должен доставить черноморцев в Мурманск. Начальником эшелона назначался я.
По совету командира базы я установил на время следования эшелона жесткий порядок: без моего ведома никому не разрешалось выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.
В тот же день поздно вечером эшелон вышел со станции Поти.
В Туапсе нас ждали первые неприятности.
— Мост через реку Пшиш взорван. Ведутся работы по восстановлению. Вам придется задержаться, — доложил мне комендант вокзала. По его словам, до 22 марта нельзя было и думать о продолжении пути.
