Роберт Мейсон - Цыплёнок и ястреб
Надо было разогнаться настолько, чтобы винт начал вращаться в невозмущенном воздухе, а не в вихрях, поднятых им самим. Когда винт переходит в чистый воздух, то неожиданно дает резкий прирост в подъемной силе.
А потому я загремел по полосе, пытаясь разогнать зверюгу до нужной скорости. Казалось, что «Хьюи» сейчас развалится от этого грохота и тряски, но Лиз лишь уверенно улыбнулся с левого кресла:
— Никаких проблем.
Когда до конца осталась примерно треть полосы, перегруженный, измученный «Хьюи» все же набрал взлетную скорость и с трудом поднялся в воздух. Ричер, сидя сзади, следил за своей малышкой.
Мы хотели подняться на 3000 футов, но в ходе тридцатимильного полета я ни разу не набрал больше половины этой высоты. В ходе этого ковыляния до меня дошло, что с таким весом посадка на авторотации получится куда грубее, чем хотелось бы, если везешь больше тонны бризантной взрывчатки.
Единственный фактор, который по ходу дела действительно улучшался — мы жгли массу топлива. Когда в месте нашего назначения придется садиться с пробегом, машина станет легче.
В лагере, куда мы летели, командир доверил подбор площадки сержанту, специально обученному всяким авиационным вопросам. Однако, сержанта на месте не оказалось и его задачу препоручили помощнику, который своего дела не знал, хотя и казалось, что знает.
Мы проделали долгий, очень плавный заход на лагерь.
Я увидел помощника. Он поднял руки вверх, указывая на травяную полосу у ближнего край лагеря. Похоже, что точка, которую он обозначал, была как раз снаружи заграждения из концертины, шедшего по периметру и близ деревьев. Места для посадки там хватало, а потому я не засомневался в его инструкциях.
По мере того, как мы приближались и летели все ниже и медленнее, я добавлял мощности. Нам понадобится все, что есть, только лишь чтобы создать воздушную подушку.
Я пересек небольшую стену деревьев, окаймлявшую лагерь и сбросил скорость. От травы за заграждением меня отделяли шесть футов, и тут в шлемофонах раздался панический голос:
— Не садитесь здесь! — закричали мне. — Это минное поле!
— Минное поле! — такая новость даже на Лиза произвела впечатление.
И если на Лиза это произвело впечатление, то сам я просто окаменел. «Хьюи» неумолимо проседал к земле. Я был слишком низко, чтобы продолжить посадку, перелетев заграждение. Я поднял шаг до подмышки и ждал шума. «Хьюи», благослови его Господь, в каких-то дюймах от земли перешел в висение с дикой тряской и душераздирающим визгом двигателя. У меня в ушах ревел сигнал предупреждения о низких оборотах винта. Несколько жутких секунд мне казалось, что висение мы не выдержим. Двигатель захлебывался от напряжения. Я должен был либо уменьшить шаг, либо потерять все, а потому я уменьшил его, чтобы машина опустилась еще ниже, а у турбины появился шанс раскрутиться немножко больше. Когда полозья почти касались травы, сигнал замолчал и обороты медленно пришли в норму. Когда они стабилизировались окончательно, я медленно подтащил машину дюймов на шесть выше минного поля.
Неуставные доработки Ричера спасли нас, но проблему не решили. Впереди перед нами было четырехфутовое заграждение, слишком высокое, чтобы перелететь. Путь назад преграждали деревья.
— По крайней мере, мы не касаемся земли, — сказал Лиз.
С моей же точки зрения мы были двумя с половиной тысячами фунтов бризантной взрывчатки, которые изо всех сил пытались не соприкоснуться с бризантной взрывчаткой под нами.
В принципе, мы могли так и висеть до того момента, пока не станем легче, но на краю лагеря нас могли и обстрелять. И потом, никто из нас не знал, сколько продержится «Хьюи», даже «Хьюи» Ричера, молотя на таком режиме. Сбросить груз мы тоже не могли.
Я добавил шагу и «Хьюи» поднялся еще на фут, но стоило ему настолько выйти из воздушной подушки, как двигатель начал сдавать и машина опять просела к земле. Я попробовал так сделать несколько раз и обнаружил, что пока она снижается, из двигателя можно выжать еще несколько оборотов. Таким образом, как я понял, можно было использовать маленький довесок мощности, полученный на пути вниз, чтобы при следующей попытке забраться чуть-чуть выше. Я повторял этот маневр снова и снова и каждый раз оказывался на несколько большей высоте.
Этот прием, плюс то, что мы становились легче, тратя топливо, наконец, позволил нам поднять полозья на высоту заграждения. Но когда я попытался пересечь его, оказавшись в верхней точке, «Хьюи» просел слишком быстро. Двинувшись вперед, я потерял воздушную подушку.
И что дальше? Я сказал Ричеру, чтобы тот осмотрел местность с тыла. Он сообщил, что футах в пятидесяти позади нас стоит еще один ряд концертины. Я его даже не заметил. Я надеялся, что немного сдав назад, получу пространство для разбега, чтобы преодолеть препятствие. И я сдал назад так далеко, как мне позволил Ричер и попытался это сделать. Не вышло. Я был примерно в футе от успеха, но мне пришлось резко сбросить скорость, иначе я запутался бы в проволоке. Я отошел назад, чтобы возобновить низкое висение над минами.
— Попробуй дать правую ногу, — сказал Лиз.
Превосходно. Вот поэтому Лиз и выжил на двух своих войнах — он знал свои машины. Педали управляют рулевым, хвостовым винтом. Повернуться вправо, вместе с реактивным моментом, значит дать дополнительную мощность несущему винту.
И я вновь сдал назад. Но не помчался прямо вперед, а завис параллельно заграждению в нескольких футах, а потом сделал в его сторону резкий правый разворот. Получилось! Это и была лишняя добавка, которой не хватало, чтобы вырваться из ловушки.
Вращаясь, я пролетел над заграждением и боком приземлился на той стороне. Весь пропитанный потом, я чувствовал себя так, будто перелетел Атлантику, крутя винт своими руками.
— Неплохо, — сказал Лиз после посадки. — Надеюсь, это преподало тебе урок.
Его голос был спокоен.
— Урок? — еле выдавил я. — Какой урок?
— Никогда не доверяй «сапогу», — ответил он.
Этим вечером на Индюшачьей Ферме увольнения в деревню запретили. Кто-то опять начал воровать из комплекса советников. Жаловались на пропажу холодильника.
Проведя первую ночь в этой жалкой палатке, я переехал в Большую Верхушку, где смастерил в углу нечто вроде койки — скорее, нары — чтобы спать. Я использовал доски старых снарядных ящиков. Наверх водрузил свой дырявый надувной матрас. Еще несколько ребят поступили так же; эта палатка была суше и прохладней чем те, что были у нас.
Итак, в город было нельзя и мы сидели за большим деревянным столом в Верхушке, играя в шахматы и слушая радио. Радио мы слушали ханойское, там крутили лучшую музыку. Каждый вечер передавались новости, их читала Ханойская Ханна. То есть, их читала не одна женщина, но мы звали их одинаково. Нам хотелось верить, что это еще одна Токийская Роза.[27]
