Сергей Минцлов - Петербург в 1903-1910 годах
«К сему листу Свиты Его Величества Генерал-Майор Трепов руку приложил». Карикатура из журнала «Пулемет», № 1,1905
Трепов скоро станет чем-то вроде тещи юмористических журналов прежних лет. Пора бы уж и забыть его!
Говорил с офицерами, только что вернувшимися с Дальнего Востока. Настроение армии, по их словам, злобное: солдаты и офицеры возмущены отношением к ним страны и происходящим теперь в ней.
17 ноября. Ходит везде слух, будто вел. князь Борис Владимирович стрелял в Николая и ранил его в плечо.
В Московском гв.<ардейском> полку происходило что-то вроде восстания; говорят об этом глухо, но со всех сторон. Тем не менее, гвардия считается более или менее надежной; лучшие круги общества настроены пессимистически. Причина — двуличие правительства: устраненных по дружному требованию общества разных господ, вроде одесского Нейгардта[184] и ему подобных, опять назначают в другие города губернаторами… Верят в близость диктатуры и даже предполагают провозглашение ее в эту субботу, т. е. послезавтра.
Вести из глубины Руси плохие — всюду сильно растет реакция и самая грубая — холопская.
Забастовал почтамт: злосчастные парии не выдержали-таки гнета этого ломброзовского типа — Дурново! Удивляюсь только изумительному долго терпению их!
18 ноября. Есть слух, что среди гусар и желтых кирасир неспокойно и будто бы в Царское передвигают семеновцев. Уверяют, что в первых двух полках произведено много арестов. Не в связи ли это с делом в. кн. Бориса — гусара?
Слышал повествование генерала Волкова, человека, честность которого, кажется, вне сомнения, о недавно умершем генерале Церпицком[185], герое войны. Повествование удручающее!
Неужели и впрямь нет честных людей на Руси?
В знаменитую китайскую «войну» грабительством занимались все, но особенно выделялись Стессель и Церпицкий, грабившие храмы, частные дома и увезшие целые возы драгоценностей из Китая. Церпицкий, ради выставления себя героем, жег мирные деревни и городки и о таких победах писал яркие реляции…
К. В. Церпицкий
19 ноября. Почтовая забастовка продолжается; она всполошила даже иностранные посольства. За этот год, можно сказать, мы прошли через огонь и воду и медные трубы: испытали, как жилось людям в XV веке в городах без фонарей, как они обходились без продуктов во время осады, видели войну на улицах, наконец, узнали, как жилось без дорог, без почты и телеграфа. Разорение принесла и несет последняя забастовка — страшное. Рента сегодня — 78. Такого курса не бывало и после Цусимы! Дисконт поднят до 8 проц. Золотая валюта висит на волоске. Все, кто имеет малейшую возможность, берут свои деньги и уезжают за границу: за какой-нибудь только месяц переведены туда десятки миллионов (в том числе и великими князьями).
20 ноября. Крестьянское движение растет. Разорение и истребление всего идет бессмысленное и беспощадное; у одного помещика, напр, вырезали весь конский завод, у другого перерезали и бросили в овраг 5000 баранов и т. д. Все бежит в города. Здесь проживающие помещики спешно уезжают в имения разорять их, т. е. продавать все живое и всю движимость, чтоб не совсем даром пропала она.
В министерстве земледелия получаются шифрованные сообщения о движении аграрных беспорядков, и впечатление от них такое: растет девятый вал.
22 ноября. Необыкновенно гнусные, темные дни. Опять начинают поговаривать о новой и близкой «мертвой» забастовке. Предполагается ее будто бы устроить на 6 недель и притом абсолютно всеобщую.
Почтово-телеграфная забастовка продолжается; забастовщики страшно возмущены тем, что у нас в Петербурге выступили добровольцы и разбирают вместо них письма. Любопытнее всего, что между этими добровольцами много студентов.
Доходящие со всех концов Руси вести нерадостны: в Киеве, Воронеже, Батуме — везде начались восстания войск — все это вразброд, все без связи и, конечно, безрезультатно.
23 ноября. Убит в Саратове генерал-адъютант Сахаров, посланный для усмирения аграрщины. Застрелен женщиной, объявившей, что она действовала по приговору социалистов-революционеров.
Положение сильно напряженное… живем точно на пороховом погребе!
И весь сыр-бор горит из-за одного человека, упорно не понимающего положения вещей! Из министров вреднейший — Дурново: все распоряжения, все действия его уничтожают по частям манифест 17 октября. Кой черт может тогда успокоиться и «верить» такому правительству?.. Больше месяца прошло с объявления свободы, и что же? — собрания по-прежнему начинают разгонять, председателей и делегатов арестовывают, высылки из города продолжаются и т. д., и т. д. Общество сильно винит Витте и право: если нельзя сломить дворцовую камарилью, то надо уйти прочь, не тянуть волокиты, чтоб общество ясно увидело, с чем имеет дело и приняло соответственные меры.
Курьез: вдова гофмейстера Софья Петровна Хитрово[186] обратилась к моей жене с просьбой найти лектора и устроить у нее в доме нечто вроде сообщения о происходящих событиях, причем общество будет исключительно, конечно, из высшей аристократии. Причина такого желания та, что аристократические дамы не могут читать теперь газет, так как почти ничего не понимают в них. «Там все такие слова… напр. автономия, эсдеки, эсэры, что это такое?» — нужно объяснить, словом, все жупелы гг. аристократкам. Некоторые из них даже схватились теперь за Добролюбова и спрашивают по знакомым: «Не знаете ли вы, где найти его?..» Такую плебейскую книгу в их домах сыскать, конечно, трудно!
Хитрово, имеющая свой дом на Песочной ул., переехала теперь на Сергиевскую — излюбленную улицу нашего «большого» света. Причина — боязнь близости фабрик и заводов.
На дверях почтамта вывешено объявление, что в услугах посторонних лиц почтамт более не нуждается. Это не значит, что почтовые чиновники вернулись к своим занятиям, а только то, что добровольцев и числившихся «кандидатами» на должности вполне достаточно.
Не вовремя забастовала почта! Примкни она ко всеобщей, прежней — получила бы все. Теперь же еще большой вопрос…
Удивительная разрозненность действий: забастовки, бунты — все это вспыхивает то здесь, то там, или преждевременно, или очень поздно и дает бить себя по частям. Нет Наполеона у нашей революции!
24 ноября. Видел А. И. Воскресенского. Спрашивал его, как обстоят дела у них в Царском Селе и в их гусарском полку. Вытаращил на меня глаза и сказал, что гусары спокойнее, чем кто-либо, и ровно никаких брожений у них не происходило.
