Кристина Жордис - Махатма Ганди
В 1929 году он вновь отправился в поездку по Индии. Побуждал людей прясть и ткать, сжигать иноземную ткань. В марте он был в Калькутте и устроил там огромный костер. «Надеюсь, что дубинки сотен тысяч полицейских не смогут потушить костры, которые мы зажгли в тот день в парке Шраддхананд. Ибо огонь дхармы неугасим. Вспыхнув в сердце человека, он будет продолжать гореть, даже если тело уже мертво»[201]. Подготовка к борьбе приобретала характер торжественного, радостного священнодействия. Однако вновь начались волнения — стачки, терроризм и репрессии по уже известной схеме; взорвалось несколько бомб, арестовали анархистов, которые тотчас превратились в народных героев. Встревоженное зарождением в 1924 году коммунистического движения, размахом забастовок и волнениями рабочих правительство арестовало в марте 1929 года 31 профсоюзного лидера (обезглавив таким образом профсоюзное движение коммунистического толка), но, как писал Ганди, «их цель не столько убить коммунизм, сколько установить террор». Правительство показывало свои «кровавые когти, которые обычно прятало».
Встревоженный, донимаемый стачками и терроризмом, боясь надвигающегося краха, барон Ирвин отправился в Англию, чтобы проконсультироваться с новым кабинетом. Намечалось организовать «круглый стол» с участием английских и индийских представителей; кроме того, Ирвин заявил в своей декларации о подготовке конституции, по которой Индии будет дарован статус доминиона. Ганди и наиболее умеренные из лидеров приветствовали это решение. 23 декабря они должны были встретиться с вице-королем.
Но в Вестминстерском дворце палата общин, в которой у лейбористов не было явного большинства, воспротивилась всякой реформе: британская политика в Индии не предусматривала никаких коренных перемен. 23 декабря Джинна, Ганди, Сапри, Мотилал Неру и Пател вошли в кабинет вице-короля. Обязуется ли барон Ирвин провести конференцию, на которой в общих чертах будет оговорена конституция, предоставляющая Индии статус доминиона с правом в дальнейшем отделиться от империи? Но барон Ирвин, проинформированный о результатах прений в парламенте, не мог дать им гарантий.
На сессии конгресса в Лахоре в конце 1929 года председателем должны были выбрать Ганди, это было очевидно всем. Он отклонил эту честь, прося избрать вместо него Джавахарлала Неру. Таким образом, Неру вступил в должность не с главного хода, и даже не со служебного, а «с черной лестницы», по его собственному выражению. Со стороны Ганди это был мастерский ход: годом раньше только предложенный им компромисс помог избежать раскола. В период возобновления действия конгрессу требовался новый глава: в свои 42 года Джавахарлал был, по словам Ганди, «кристально чист… неоспоримо искренен… рыцарь без страха и упрека». Ганди видел в Неру своего политического преемника. Однако преемнику порой было трудно угнаться за решениями учителя. В отличие от своего духовного наставника, который верил в Бога и не доверял науке, он был совершенно светским человеком, противопоставлял разум и религию, к которой примешивались «толика волшебства и слепая доверчивость», и утверждал свою приверженность к прогрессу, основанному на научном знании. Эта интеллектуальная пропасть между ними то сужалась, то расширялась, но так и не исчезла, хотя их духовное родство и верность друг другу от этого не пострадали.
Соляной маршВ 1920–1922 годах Ганди действовал осторожно, месяцами планируя кампанию, тщательно распределяя по времени программу несотрудничества, не стремясь сразу придавать движению массовость. В 1930 году всё произошло быстрее, как будто за это десятилетие он набрался опыта. Год неоспоримого лидерства, два года в тюрьме, годы уединения и самокопания, год молчания, месяцы болезни… бродячая жизнь, посвященная «реконструкции» и реформам, из поселка в поселок, через всю Индию. В каком-то смысле передышка. И теперь он всё поставил на кон, начав сатьяграху в масштабах страны — сатьяграху соли. «Призыв 1920 года был призывом к подготовке. Призыв 1930-го — к вступлению в последний бой».
Но с чего и как начать? Тагор, почитаемый Ганди, навестил его в ашраме 18 января. Каковы планы Ганди? «Я думаю об этом денно и нощно и не вижу никакого просвета в окружающем мраке». Наверное, он ждал, пока зазвучит его «внутренний голос», который, как он подчеркивал, не имеет ничего общего с явлением, хорошо известным мистикам; на самом деле, в нем боролись Бог и дьявол, ибо они оба присутствуют в человеке. «Только действие определяет природу голоса».
И этот голос прозвучал, поскольку 27 февраля на первой странице «Янг Индия» напечатали редакционную статью Ганди «Когда меня арестуют». Дальше шел подробный анализ несправедливостей закона о соли. В следующем номере — санкции, предусмотренные этим законом. Доходы от соли, относительно небольшие, извлекались из пота бедняков и продукта, поставляемого природой, который в изобилии встречается на любом побережье Индии. Ганди решил нарушить этот закон. Это был поступок величайшего символического значения, как показали последующие события, однако на первый взгляд его было трудно объяснить. Солеварни и соляные копи были далеко, там, на побережье, и как вести сатьяграху с таких невероятных мест? «Внезапно простое слово “соль” превратилось в волшебное заклинание, наполнилось таинственной силой. Атаковать налог на соль, нарушить закон о соли. Мы были поражены и не вполне различали связь между борьбой за национальную независимость и солью, обыденным продуктом»[202]. Не понимал Неру и объявленных Ганди «одиннадцати пунктов» — списка социальных и политических реформ, — конечно, очень важных, но при чем тут они, когда речь идет о независимости?
Крошечному городку Данди неподалеку от Джалалпура, то есть в 450 километрах от ашрама Сабармати, откуда должны были выступить Ганди и его паломники, предстояло превратиться в символ освобождения.
Как обычно, Ганди предупредил вице-короля.
«Дорогой Друг, — написал он. И для начала уверил в том, что его поступок вовсе не основан на ненависти: —… Я ни за что на свете не причиню зла живому существу, тем более человеку, даже если он сильно виноват передо мной и моими близкими… Поэтому я не хочу причинить ничего дурного ни одному англичанину или повредить его законным интересам в Индии».
Продолжал он откровенно: «Я считаю, что британское владычество — проклятие; но я не думаю, что англичане хуже любого другого народа на земле». Почему он так думает? Англия «довела до нищеты немую массу системой нарастающей эксплуатации, совершенно разорительной гражданской и военной администрацией, которой страна больше не в силах выносить. Политически она обратила нас в рабство. Она разрушила основы нашей культуры. Своей политикой разоружения она разложила нас морально…». Затем он перечислил самые вопиющие злоупотребления и заключил: «Британская система словно создана с единственной целью — задавить бедняков до смерти». Даже соль обложена налогом, а этот продукт необходим им еще больше, чем богачам, и именно они, бедняки, платят дороже всех. Как дотошный бухгалтер, Ганди напомнил вице-королю, что его жалованье как члена английской администрации более чем в пять тысяч раз превосходит средний доход индийца. Он не хочет его обидеть, поскольку слишком уважает его как человека, он знает, что вице-король не нуждается в жалованье, которое получает… Но систему, допускающую такие перекосы, следует сломать без рассуждений, поскольку сказанное о жалованье вице-короля относится ко всем чиновникам в целом.
