Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу
Водворяется молчание. Разглядываем друг друга, раздумываем. Теперь я вижу, что привезенные Брайко люди совсем разные, хотя ростом почти одинаковы. Крайний слева, стоящий ближе к окну, самый щуплый. Он немного лысоват, зрачки не мигая смотрят на Давида. Вижу, ему хочется что–то сказать, но он пока не решается… Тот, что в середине, немного сутулится, шапка съехала набекрень, стоит вольно, чуть–чуть подергивая левой ногой. Третьего плохо видно — он в стороне от небольшого оконца. Можно только различить, что в плечах он шире своих товарищей.
— Ну что ж, давайте знакомиться. Только так… допросов мы с вас снимать не будем. Выворачивать наизнанку всю вашу душу нам не требуется. Ни к чему… Но вы сами должны понять — мы не можем и не обязаны сразу и во всем вам верить. Доверие к вам придет вместе с вашей искренностью. Прошу рассказать о себе все, что считаете нужным.
Опять пауза. Все трое смотрят на нас удивленно.
— С чего начинать? — спрашивает средний, еще больше выставив вперед подрагивающую ногу. — Право, не знаю. — Видимо, он бывал на разных допросах, но на таких еще не приходилось, и он немного растерялся.
— Ну, начни хотя бы с фамилии, имени и отчества, — откуда–то из угла раздался голос Давида.
Средний усмехнулся и сразу посерьезнел. Наверное, и это не так–то просто в его положении — сразу прямо назвать себя.
— Антон Семенович Погосов. Тысяча девятьсот двенадцатого года рождения. По профессии горный инженер–технолог. Учился в Промакадемии имени Кирова. Перед войной работал в ЦК Компартии Азербайджана. Родился в Исмаиллинском районе.
Выпалил все это сразу и примкнул левую ногу к правой, без подчеркивания и напряжения вытянул руки по швам.
Мыкола Солдатенко встал, подошел к Погосову вплотную, остановился перед ним, положил свою жилистую, худую руку ему на плечо. Тому пришлось поднять голову, чтобы глянуть в глаза высокому Солдатенко.
— Скажи, товарищ, если ты коммунист, кто твой отец? — спросил Мыкола.
— Красный партизан из Астрахани. В Баку у Кирова красногвардейцем был… А затем пулеметчик первого мусульманского железного полка.
— Откуда вы к нам пришли? Все то, что вы сейчас сказали, хорошо. Но где вы были последние два тяжелых года?
Тут от окна сделал шаг вперед самый щуплый из трех:
— Докладываю. Старший батальонный комиссар Арутюнянц Серго. Наш маленький партизанский отряд армян активно действует в тылу врага уже с марта тысяча девятьсот сорок третьего года. Где действовали? Сначала в Польше, под Замостьем… И здесь, между Ковелем и Владимиром.
— Это правда, что вы воюете здесь за какую–то самостийную Армению? — спросил Давид Бакрадзе.
Они переглядываются, затем, отбросив всякое подобие военной выправки, подходят к Давиду и начинают размахивать руками. Все трое говорят сразу, перемежая русские фразы какими–то не то армянскими, не то грузинскими словами. Мы с комиссаром молча ждем, пока кавказцы договорятся между собой. Петя Брайко стоит в стороне довольный; улыбается, но без обычного ехидства.
Лицо Давида постепенно добреет, и он, выступив вперед, говорит, уже обращаясь к нам:
— Нет! Это наши ребята. А я было насторожился — кто они? От моря и до моря?! Сижу, думаю, голову ломаю: откуда здесь, возле Западного Буга и Вислы, могут появиться такие персонажи из прошлого? Думал прямо поставить вопрос: вы кто такие? Дашнаки? Маузеристы? Армянские националисты? Меньшевики? Муссаватисты? Басмачи, может быть?.. А они, оказывается, совсем иной народ. Вроде ничего ребята. Я даже согласен взять их всех к себе в батальон…
— Черта лысого! — выскакивает как–то по–петушиному Брайко, но под строгим взглядом Солдатенко осекается и переходит на более сдержанный тон: — Погодите, товарищ Бакрадзе. Они не к вам в батальон пришли. У нас так не водится.
В соединении существовал неписаный закон, по которому все пришедшие к нам, а также военнопленные, отбитые у врага, поступали на службу в то подразделение, которое их первым встретило.
— Ничего не имею против… товарищ Бррóйко. Х–ха! Можете оформлять их по всем правилам.
— Погодите, — остановил я комбатов. — Мы с замполитом еще не кончили беседу с новыми товарищами. Надо все же расспросить и выяснить, когда и где они попали в плен, как очутились на свободе. А вы, товарищ Брайко, повнимательнее слушайте. Вам с ними работать.
Давид быстро заговорил с ними, добровольно взяв на себя роль посредника. Разговор опять велся на смешанном русско–армянско–грузинском диалекте. И чем дальше, тем все больше и больше смягчалось лицо Бакрадзе.
— Говорят, что они — окруженцы из–под Харькова. Всем нам памятна весна тысяча девятьсот сорок второго года, Изюм–Барвенковская операция…
— Точнее?
— Большинство отряда — офицеры и политработники триста семнадцатой стрелковой дивизии. Формировалась в Баку, — ответил Погосов.
— Кто командир? — спросил Войцехович, записывавший ответы прибывших.
— Полковник Сироткин. Погиб в селе Большие Салы под Ростовом.
— Помню бригадного комиссара Аксенова, — добавил третий, по фамилии Тониян. — После смерти Сироткина дивизию принял полковник Яковлев. Тоже погиб в Изюм–Барвенковском окружении. Под селом Лозовенькой его похоронили.
— В каких лагерях были у немцев? — спросил я Арутюнянца.
— Демблин. Двадцать восемь бараков… Пленных фашисты рассортировали по национальностям: французы, англичане, югославы, русские, армяне, грузины, узбеки… В пяти бараках были армяне…
— Оттуда бежали?
— Нет. Там нас пытались вербовать. Наши же земляки. На службу к фашистам звали.
— Но мы наотрез отказались взять оружие и надеть немецкую форму, — быстро сказал Тониян. — Тогда нас увезли в Седлец под Замостьем. Вот оттуда мы и бежали…
— Так все–таки объясните нам, что у вас за альянсы с этим… Бандерой?
— С Бандерой ничего общего, — ответил Арутюнянц. — Из Польши мы попали на Волынь в марте тысяча девятьсот сорок третьего года. Тогда здесь не было советских партизан, но уже была крестьянская самооборона. Нам предложили влиться в нее. Мы отказались… Тогда нас стали просвещать. Разжевывать свою «национальную идею».
— Ну и как? Просветили?
— Да нет, конечно. Психология у них, как у дашнаков.
— Но вы все же изучали их?
— Да, изучали… как будущего противника, — включился в разговор Погосов.
— Какого? — повернулся к нему Мыкола.
— Классового.
— Но, а элементов национализма, антисоветчины много в этой самообороне? — допытывался Мыкола.
Арутюнянц подумал и сказал:
— Это все от кулацкой верхушки идет. Бандеровская головка — хитрая штучка.
