Павел Фокин - Твардовский без глянца
Характерный парадокс: в газете „Большевистский молодняк“ за 30 июля 1930 г. была помещена первая часть этой поэмы. А рядом, справа от нее, – резолюция общего собрания смоленских писателей о временном исключении Твардовского из ассоциации – сроком на шесть месяцев. Поводом к этому послужила опубликованная в одном из майских номеров „Большевистского молодняка“ статья Ф. Власова, в ту пору лаборанта литературно-лингвистического отделения Смоленского университета, будущего доктора филологических наук, журналиста, исследователя творчества Леонида Леонова. Статья называлась „Богемствующие пролетпоэты“. В ней резкой критике подвергались Твардовский и Муравьев.
Исключенный из ассоциации, Твардовский продолжал принимать участие в ее делах. Так, в том же июле он, по поручению секретариата ассоциации, и готовил поэтическую часть сборника „Пролетарские писатели – колхозам“, в сентябре – октябре был на заводах Брянска, Бежицы, Людинова и Дятькова, где выступал в цехах, писал частушки, сценки, юморески, которые печатались в местных газетах». [12; 172]
Федор Георгиевич Каманин:
«Конечно, каждый город имеет свое лицо, каждый хорош по-своему, но Смоленск мне приглянулся как-то по-особому.
Сначала я удивился, что этот один из старейших наших городов, ровесник Киева и Новгорода, не такой большой, как я предполагал, если отбросить заречную, привокзальную часть его. И даже знаменитый собор его почему-то сначала не произвел на меня должного впечатления. Я только потом, когда побывал внутри его, понял, что это такое.
А вот крепостные стены вокруг города меня поразили – от них веяло веками.
Зато Дом искусств, в котором помещались и правление Союза писателей, и руководство работников театра, удивил своими микроскопическими размерами. Маленький особнячок в полтора этажа, вверху небольшой зальчик-гостиная, комната библиотеки, кабинетик заведующего, еще комнатушки две и внизу буфет. Но какая же жизнь, какие страсти литературные разгорались там по вечерам!.. Тут я и познакомился со всеми смоленскими писателями, и с Твардовским тоже. ‹…›
Стихи Твардовского, когда я их услышал на вечере в Доме искусств, признаюсь, не показались мне примечательными, очень просты они были по форме, да и мысль в них тоже была самая обыденная. Стихотворение Дмитрия Осина „К сыну“ куда больше мне понравилось, да и сама манера читать стихи у Осина мне больше по душе пришлась». [2; 82–83]
Адриан Владимирович Македонов:
«Одним из первых общих впечатлений от его личности было ощущение сочетания очень здорового, нормального, крепкого, жизненного, коренного и вместе с тем очень духовного. Большой и вместе с тем сдержанной, не навязчивой силы. Очень нормального, почти обычного – и самобытного, небывалого». [2; 103]
Федор Георгиевич Каманин:
«– Ты Бунина любишь? – спросил он меня мимоходом, ставя на стол еду.
– А разве его можно не любить? – ответил я ему.
– Это верно, его нельзя не любить. Это, брат, вершина, вернее, одна из вершин нашей и прозы, и поэзии. Мы его сегодня почитаем. ‹…›
И он подошел к полке с книгами, взял один из томов Бунина, взял сразу тот, который ему нужен был.
– Ты, конечно, Бунина всего читал? – спрашивает он меня.
– Нет, – признался я, – стихи еще не все прочел, да и прозу, наверно, не всю, у меня ведь полного Бунина нет.
– Его „Захара Воробьева“ читал?
Этот рассказ я знал.
– Ну, все равно, давай еще раз прочитаем. Ведь Бунина, как и Чехова, можно перечитывать бесконечно… Слушай. – И он начал читать „Захара Воробьева“.
Читал он тоже по-своему, так, как и говорил. Каждое слово было внушительно, весомо подаваемо, ни одно не пропадало для слушателя. Иногда он бросал внимательный взор на меня, внимательный и строгий, проверяя, как я слушаю, понимаю ли я всю трагедию героя рассказа, доходит ли до меня весь строй бунинской речи. И продолжал читать, видимо удовлетворенный тем, что слушаю я как надо.
– А теперь разреши мне почитать, – сказал я, когда он кончил и когда мы обменялись замечаниями о рассказе.
– Пожалуйста. Тебе какой том нужен? Что ты хочешь читать?
– Том мне никакой не нужен, читать буду по памяти.
Он удивился:
– Любопытно…
И я начал читать „Илью Пророка“. ‹…›
И вот таким манером мы, словно два косача на току, друг за другом, чередуясь, читали по очереди.
– Да, ты тоже любишь Бунина, – говорит Твардовский. – А теперь давай-ка ночь делить, пора на боковую.
И мы оба, угомонившись, быстро заснули… Такая была наша с ним первая встреча, такой был первый наш разговор». [2; 85–87]
Первая даль поэта
Александр Трифонович Твардовский. Из письма:
«Летом 1928 года мы с Сергеем Фиксиным, смоленским поэтом, совершали поездку „с целью изучения жизни и быта“, как было, помнится, указано в нашем мандате от смоленской комсомольской газеты, по маршруту: Смоленск – Брянск – Орел – Курск – Харьков – Симферополь – Севастополь.
Так как, имея наше командировочное удостоверение, мы командировочных, конечно, не получали, то в названных городах мы делали остановки с целью заработка. В Брянске на нефтебазе перекачивали вручную нефть из железнодорожных цистерн в баки, в Севастополе работали „кто куда пошлет“ на экскурсионной базе и во всех этих городах еще сбывали свои стихи в местных изданиях». [2; 39]
Сергей Андреевич Фиксин:
«Суть того памятного путешествия заключалась в юношеском стремлении „повидать белый свет“.
Как говорится в песне, „были сборы недолги“ – две смены белья на каждого да по десятку стихотворений, аккуратно переписанных от руки. Все это вместе с хлебом, колбасой и махоркой уложено в брезентовые портфели и поверх затянуто бечевкой. На случай дождей прихватили по старому плащу, да других-то и не было; у меня – серый, с разными пуговицами, у друга – цвета кирпича.
Хоть путь был загадан и долгий, денег у нас едва хватило только на билеты до Брянска. Но головы об этом не болели: с нами крепкие руки, надежные плечи, взаимные шутки и дружелюбные подтрунивания.
В Брянск приехали мы рано утром – от Смоленска это всего восемь часов езды. ‹…›
Работая в Нефтесиндикате, я приглянулся заведующему смоленской автобазой, старому большевику Павлу Матвеевичу Щелкунову. Он аккуратно следил за моими стихами в газетах и удивлялся, как это я „с таким талантом“ не вылезаю из промасленной парусиновой спецовки. И вот этого нефтяника-стихолюба еще до нашего „похода“ перевели на такой же начальственный пост в Брянск. Моя идея податься к нему была всецело поддержана другом, и мы, не теряя времени, отправились.
