Питер Бамм - Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945
Ромбах каждому пожал на прощание руку. Обошел строй своих старых товарищей, даже погладил лошадей, коров, баранов и свинью – при этом раздался оглушительный взрыв хохота. Затем, произнеся несколько напутственных слов, передал мне командование ротой. В течение 3 лет рота несла невидимый флаг под его мудрым и эффективным командованием. Расчувствовались даже испытанные и закаленные в трудностях бойцы.
Наконец Ромбах сел в машину. Я стоял на подножке и скомандовал:
– Направо!
На прощание мы с ним вдвоем проехали вдоль строя, а как только мы поравнялись с последним человеком, я спрыгнул с подножки и приложил руку к пилотке. Медленно доехав до угла, Ромбах исчез в облаке пыли за посадками акаций.
Он вернулся обратно через 7 лет плена.
Глава 23
«Ни поэзии, ни трезвого расчета…»
Дивизия вынуждена была передислоцироваться в Херсон. Мы заранее отправили в Одессу одно из подразделений с нашими наиболее ценными вещами – лекарствами, хирургическими инструментами, бинтами, кофе, сигаретами. Это было сделано без приказа: просто мы были уже научены горьким опытом во время отступления с Кавказа. Многие командиры поступали точно так же, и для отдельных частей, наподобие нашей, этот метод оправдал себя – хотя, конечно, отдельные подразделения, перемещающиеся самовольно взад и вперед в тылу фронта, увеличивали риск возникновения паники, которая там и так уже ощущалась. Об Одессе мы слышали совершенно невероятные истории. Говорили, что в городе скрываются сотни дезертиров; там существовал «черный рынок», на котором партизаны могли купить любое оружие, – цена пулемета колебалась от 4 до 8 тысяч марок. В душной атмосфере беззакония и преступности, которой поражены задворки всех крупнейших портов мира, начался адский карнавал непрерывной бойни. Во всем обвинили евреев. В результате в городе не осталось ни одного из них.
Рота погрузилась в поезда на станции Владиславовка. Здесь, в ожидании погрузки, скопилась громадная партия зимнего обмундирования со склада военно-воздушных сил. По своему качеству она была превосходной – такого в пехоте никогда не видели.
Дежурный, весьма упитанный офицер военно-воздушных сил, подошел ко мне, вспотевший и несчастный, и рассказал, что вещи разворовываются направо и налево, а он с несколькими людьми, которые остались в его распоряжении, больше не в силах обеспечивать охрану склада. Я сказал ему, что согласен взять этот груз под свою охрану и могу дать ему письменную расписку о получении. Он согласился со мной. Его люди начали загружать вещи в наш поезд. Примерно через час прибыл капитан из полевой жандармерии, кто-то поднял тревогу, появился Германн, немного бледный; капитан заявил, что к ним поступило сообщение, что наша рота занимается мародерством. Ситуация была довольно сложной; с капитаном полевой жандармерии связываться было опасно. Я начал надевать свою шинель.
– Нет, нет. Не надо надевать шинель, – сказал мне Германн.
– Почему не надо?
– Чтобы были видны ленточки, которые прикреплены к вашему мундиру. У капитана имеется точно такая же саксонская медаль, как и у вас.
Столь удачному разрешению этой ситуации я был обязан только его величеству королю Саксонии, светлая ему память, а также сообразительности своего старшего сержанта. Когда двое офицеров сталкиваются в столь напряженной ситуации, еще до того, как посмотреть друг другу в глаза, они в первую очередь бегло оценивают награды друг друга. У капитана полевой жандармерии на самом деле имелся саксонский орден Святого Альбрехта 2-го класса. Такой же орден был и у меня. Свой орден я получил в 1917 году, будучи еще очень молодым офицером, прикомандированным к штабу полка саксонских королевских гренадер, и только за то, что проверил качество завтрака, который особенно пришелся по вкусу его превосходительству командиру корпуса. Я не стал спрашивать капитана, за какие заслуги он получил свой орден. Но я спросил его, в каком полку он служил в годы Первой мировой войны; и поскольку была найдена основа для взаимопонимания, он не стал обвинять нас в мародерстве. Мы достигли компромисса. Рота должна была выгрузить из поезда и сложить на железнодорожной платформе все те вещи, которые я принял на хранение и которые, по его словам, были похищены. К счастью, у нашего квартирмейстера оказалась накладная, в которой указывалось количество подбитых мехом сапог, хотя их на самом деле и не пересчитывали. Не было особых причин, чтобы отдавать их все, да и капитан не собирался пересчитывать их точное количество – он просто поверил нам на слово. Так что мы оставили себе сотню лишних пар.
На следующий день была объявлена одна из тех ложных тревог, которые в то время часто случались. Высадка русских на северное побережье Крыма ожидалась со дня на день, и те грузы, которые все еще лежали на железнодорожной платформе, были облиты бензином и подожжены. Этот инцидент получил неожиданное продолжение спустя несколько недель.
Мы сидели на платформе, играли в «скат» и ожидали приказа, чтобы отправиться в Херсон. Однако вечером к нам подошел начальник станции – он получил приказ, согласно которому рота опять должна была выгружать все свое имущество из поезда. Я отправился к телефону, чтобы связаться со штабом дивизии. В это время дивизия располагалась примерно в 20 километрах к юго-западу от нас, в Шейх-Эли, маленькой степной деревушке к северо-востоку от Симферополя. Мне удалось связаться с капитаном Варнхагеном, заместителем майора Фабрициуса.
Варнхаген был молодым преподавателем университета, специалистом по археологии; интеллигентный, скептически настроенный, тонко чувствующий фальшь, он стал прекрасным офицером. В 1940 году мы оба получили приказ собрать материалы для военного журнала нашей дивизии, нам с ним довелось совершить захватывающее путешествие на машине, объездив половину территории Франции. В Отене мы любовались собором с его широкой, залитой солнцем лестницей, увенчанной сводом. Собор неповторимым образом соединял в себе легковесную беззаботность, присущую местной традиции, с готической набожностью. Талейран, который был епископом Отена, никогда не видел собор; это была единственная ошибка, которую он совершил за всю свою жизнь. Затем мы направились вдоль Золотого Берега, по которому цепочкой протянулись знаменитые винодельческие центры Бургундии. Осенью 1941 года Варнхаген был одним из моих пациентов в пункте Казак III, получив пулевое ранение в бедро; он был весьма встревожен, когда я сделал ему местную анестезию и оставил открытым входное отверстие от пули.
В данный момент я спрашивал его, не произошло ли ошибки и следует ли нам на самом деле выгружать все свое имущество из поезда.
