Лада Акимова - Загадочная Шмыга
Все было против с самого начала. Очередная история про превращение Золушки в принцессу. Только этой Золушке из Ливерпуля за пятьдесят. И поначалу очень уж она похожа на комическую старуху. А преображает ее не кто иной, как молодой муж, который годится ей в сыновья. Практически та же история, что и с Джулией. Хотя все-таки с Джейн — немного иначе. Пусть молодой муж, но тем не менее когда женщина младше мужчины — это естественно, а вот старше… Есть в этом нечто, что противоречит ее натуре. А если так, то как она может это играть? И что ей вообще играть в этой роли? Джейн у Моэма — какая-то великовозрастная дурочка. А если уж быть совсем точной — инфантильная идиотка. А она не хочет быть такой! С чего вдруг добропорядочная вдова влюбляется в молодого юнца и становится его женой? Почему вдруг женщина, которая на протяжении многих лет шьет платья у одной и той же портнихи, решает кардинально изменить свой гардероб? Ответ напрашивается один — этот молодой человек расшевелил ее как женщину. А это уже пошло — слишком смахивает на увлечения женщин молодыми мальчиками, чтобы продлить молодость. Женщин понять можно, а вот молодых мужчин? Что их привлекает в подобных союзах? Конечно же деньги. А ее героиня — богатая вдова. И именно об этом и говорит жена ее брата Мэрион. Но ведь Гилберт — состоятельный. Тогда что? Любовь?
А если он полюбил не великовозрастную дурочку и зануду, коей ее считают лондонские родственники, а задорную, озорную, а где-то и хулиганку Джейн. А что, если как раз и сыграть это волшебное превращение — из комической старухи в героиню.
Только разобралась со своей героиней, как ее ждал новый удар.
Той ночью ей приснился странный сон: маленький Володя бежал навстречу и протягивал свою любимую игрушку — яркого попугая. Сон был красивым, добрым и светлым. Но, проснувшись, она не могла понять, откуда на сердце такая тоска. Вспомнилась картинка из детства — сон повторил ее в точности. Вот она приходит домой из больницы, где долго пролежала после перитонита, вот она открывает дверь комнаты… И первое, что видит: к ней топает маленький братик и протягивает своего любимого попугая: «Ня!» Он тогда был еще в том возрасте, когда не мог сказать, как он ее любит и как скучал без нее.
«Я просто устала, — пыталась она прогнать от себя грустные мысли. — Мне надо отдохнуть. Вот сыграю Джейн, уеду на несколько дней на дачу».
— Нет, — прошептала она в телефонную трубку. — Нет!
Выходя из храма, где отпевали брата, она услышит: «Ну и надменная же эта Шмыга!»
Бог судья человеку, произнесшему подобное.
«Вот и дожила ты, Татьяна Ивановна! От тебя даже у гроба ждут канкан». В промелькнувшей мысли не было ни грусти, ни сожаления. Лишь констатация. В душе — пустота. Она выжжена. Хрупкая березовая веточка, повисшая на тоненькой шкурке, чуть тронь — и она оторвется. И сердце рвется на тысячи мелких осколков. От боли и невозможности хоть что-то исправить — не уберегла брата. Ведь сколько бы лет ему ни было, все равно он младше на целых десять. Она — старшая сестра.
Если бы у нее был другой характер, она бы обязательно высказала тому человеку, у которого даже в храме с языка капал яд, все, что она про него думает. Не в этот день, конечно, но сказала бы непременно. Но у нее иной характер и она никогда не опустится до выяснения отношений.
После похорон брата она долго не могла начать работать. «Господи, ну зачем я во все это ввязалась?» У нее не было ни сил, ни желания работать над столь странным спектаклем. Встряхнул ее муж.
— Танюля, я же все вижу и понимаю. Давай прекратим! — сказал он ей однажды.
— Нет.
Изо дня в день, порой отчаявшись, все равно приходила на репетиции и работала над ролью Джейн. И плыла, плыла порой из последних сил в ту сторону, где, по ее убеждению, была истина и смысл этой работы. Сколько дней в театре и бессонных ночей дома провела она в отчаянии, в одиночку пробираясь к своему замыслу.
Незадолго до премьеры сменилась вся постановочная группа — режиссер уехал, балетмейстер ушел, дирижер серьезно заболел, а Кремеру пришлось не только встать самому за пульт, но и стать художественным руководителем всей постановки. Он мог бы повернуться и уйти, но тогда не было бы спектакля. А спектакль надо выпускать — он уже заявлен в планах театра, иначе будет скандал.
Если бы она верила в потусторонние силы, то могла бы подумать, что их всех кто-то сглазил. Ну не может же такого быть. Просто заколдованный спектакль какой-то…
Когда пришли новый режиссер, балетмейстер и художник, то актеры, занятые в постановке, уже не хотели ничего. Настолько они устали от всего. Толком не было репетиций ни с режиссером, ни с оркестром, ни с балетмейстером. Единственное, что делали актеры за это время, — разучивали с концертмейстерами свои партии.
Что на нее тогда нашло, она до сих пор понять не может. Она никогда не вмешивалась в работу своего мужа. И даже когда он, написав, просил послушать и оценить, она всегда отшучивалась:
— Это не моя профессия. Вот когда начну учить партию, тогда, может быть, и скажу, как она мне.
А в тот раз она нарушила свое неписаное правило. Разучивая партию Джейн, ей в какой-то момент показалось, что одну из арий своей героини просто не вытянет или сорвет на ней голос — слишком высока тесситура, в которой она написана.
— Давайте попробуем на тон ниже, — предложила концертмейстер.
Она почему-то согласилась. И вот в один из дней дверь класса открылась, и на пороге появился ее муж.
— А мы тут работаем, Анатолий Львович, — несколько испуганно говорит концертмейстер.
Он заглянул ей через плечо и увидел в нотах, стоящих на пюпитре, поправки.
— Что за филькина грамота? — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, поинтересовался композитор.
— Татьяне Ивановне в этом месте будет неудобно петь, — оправдывается концертмейстер.
Она сама молчит. В театре работать с вокалистами — прерогатива дирижера, тем более что дирижер еще и автор музыки. Потом все-таки не выдержала и сказала:
— Здесь слишком высокая тесситура.
— Девочки! А вам не приходило в голову, что человек, который пишет музыку, владеет своей профессией и понимает, что именно он делает.
Он прав — кто, как не он, знает возможности ее голоса.
— Даю вам две недели, разучите, пожалуйста, партию такой, какой она написана. А еще я вас могу обрадовать — я главный дирижер и художественный руководитель всей постановки.
— Мы все знаем, — дружно ответили они с концертмейстером. В отличие от мужа она всегда читала вывешенные на доске приказы.
Через две недели она спела партию так, как это и было написано композитором.
