Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России
- Пся крэв! Ну, ладно, пане Станиславе, не скоро пожалуешь ты сюда! А если и пожалуешь, то не для свидания с моей женой!
Ах ты, мерзавец, подлец ты этакий! Ну, теперь держись! Хоть и сам погибну, но и тебя потоплю! Господин начальник, - обратился он ко мне, - извольте расспрашивать, я теперь все, все скажу, рад вам помочь в поимке этого негодяя Квятковского!
- Хорошо! Где он теперь?
- Должно быть, в Москве, у любовницы Горошка, на Переяславльской улице.
- При нем и похищенное?
- Да, при нем. Он должен будет обменять процентные бумаги на чистые деньги и заняться дележом их среди участников.
- Так, быть может, он уже все обменял и поделил?
- Ну, нет! Это не так просто. Квятковский и Горошек крайне осторожны. Для предстоящего обмена должен приехать из Гельсингфорса в Харьков некий "делец" Хамилейнен, мой личный знакомый, каковой, получив от меня препроводительное письмо, здесь, в Харькове, выедет с ним в Москву, где и сторгует бумаги примерно за полцены их номинальной стоимости.
- Можете ли вы сейчас написать мне это письмо за вашей подписью и на имя Квятковского?
- Горю желанием скорее это сделать!
- И прекрасно! Вот вам конверт и бумага.
Через 10 минут письмо было готово, подписано и адресовано Квятковскому в Москву, на Переяславльскую улицу.
- Вот вам письмо, действуйте! - и чиновник радостно потер руки. - Ну, пан Станислав, держись! Будет и на моей улице праздник!
Чиновник откровенно признал свое участие в деле, выразившееся в предоставлении сарайчика для подкопа и обещании выписать из Гельсингфорса Хамилейнена. Вместе с тем он назвал имена и всех участников "предприятия". Их вместе с ним, Квятковским и Горошком, набралось 9 человек.
Тотчас же выслав начальнику Московской сыскной полиции Маршалку (меня заменившему) фотографии пяти воров, опознанных в харьковских гостиницах, я просил его приложить старанье к обнаружению пока трех из них, поставив вместе с тем на Переяславльской улице крайне осторожное наблюдение за Квятковским и Горошком.
Призвав к себе Линдера, я рассказал ему о признании чиновника и добавил:
- Отныне, Линдер, вы не Линдер, а Хамилейнен!
- Ридцать копеек, перкиярви, куакола! - ответил он, скорчив бесстрастную, сонливую чухонскую физиономию.
Я невольно расхохотался.
За откровенное признание и оказанное тем содействие розыску я приказал ослабить, до пределов возможного, тюремный режим арестованному чиновнику. Ему было разрешено получать пищу из дому, иметь свидания, продолжительные прогулки, собственную постель и т. д. Но вместе с тем я пояснил начальнику харьковской тюрьмы все значение преступления арестованного, преступления, которым заинтересовался сам государь император. А потому, при всех послаблениях, я приказал установить строжайшую изоляцию для арестованного, внимательнейший контроль над его передачами и т. д. Работа в Харькове мне показалась законченной, и я с Линдером выехал в Петроград. Всю дорогу Линдер тренировался в финском акценте и к моменту приезда в столицу достиг положительно совершенства.
По дороге из Харькова я простудился, а потому не мог немедленно выехать в Москву, между тем дело не ждало. По этой причине я командировал туда временно вместо себя Л. А. Курнатовского. Курнатовский - бывший начальник Варшавского сыскного отделения - после эвакуации Варшавы был прикомандирован к департаменту, в мое распоряжение. Я знал его за весьма ловкого и дельного чиновника. Вместе с Курнатовским отправился в Москву и Линдер, чтобы сыграть там роль гельсингфорского Хамилейнена. Одновременно я послал подробные инструкции и Маршалку, поручив ему ежедневно по телефону держать меня в курсе дела.
Через сутки, после отъезда Курнатовского и Линдера, Маршалк звонит мне и сообщает, что двое из остальных трех воров, опознанных в харьковских гостиницах, находятся в Москве и за ними установлено уже осторожное наблюдение.
Итак, из девяти участников: один сидит в харьковской тюрьме, а четырех, считая Квятковского и Горошка, московская полиция не упускает из виду.
Я предложил Маршалку не форсировать событий до моего приезда, каковой состоится на днях, так как самочувствие мое уже улучшалось.
Перед отъездом Линдеру было мною приказано остановиться отдельно от Курнатовского, и притом непременно в "Боярском дворе".
Эта гостиница имела то преимущество, что в каждом номере находился отдельный телефон. Моему "Хамелейнену" было приказано вести широкий образ жизни, каковой подобает миллионеру (это, впрочем, его не огорчило), раздавать щедрые чаевые, обедать с шампанским и т. д.
Дня через два я приехал в Москву. Пора было действовать.
По моему предложению Линдер, закурив трубку, отправился к любовнице Горошка на Переяславльскую улицу, захватив, разумеется, и рекомендательное письмо арестованного харьковского чиновника.
Для удобства дальнейшего изложения буду называть этого чиновника Дзевалтовским.
Линдеру было строжайше запрещено не только видеться со мной, но и близко подходить к М. Гнездниковскому переулку, т. е. к зданию сыскной полиции, где я проводил целые дни у Маршалка, руководя делом. По прежнему опыту было известно, насколько осторожны и осмотрительны варшавские воры. И не подлежало сомнению, что за Хамилейненом будет устроена ими слежка.
Итак, я с нетерпением стал ожидать телефонных сообщений Линдера об его визите к даме Горошка. Часа через три он звонил и докладывал:
- Явился я на Переяславльскую улицу, позвонил; открывшая мне дверь субретка впилась в меня глазами.
- Барыня дома? - спросил я ее.
- Пожалуйте, дома...
Я передал ей новенькую визитную карточку, на каковой значилось: ЙОГАН КАРЛОВИЧ ХАМИЛЕЙНЕН а внизу, петитом: маклер Гельсингфорской биржи.
Ко мне в гостиную вскоре вышла красивая, молодая женщина и, подняв удивленно брови, промолвила:
- Вы желаете меня видеть?
Я, ломая русскую речь на финский лад, сказал:
- Мне дали ваш адрес и сообщили, что у вас я могу повидаться с господином Квятковским.
- Квятковским? А кто это такой?
- Это господин, к которому у меня имеется письмо из Харькова, и нужен он мне по важному делу.
Барынька пожала плечами и ответила:
- Я, право, ничего сказать вам не могу- Впрочем, эту фамилию, кажется, я слышала от моего брата. Будьте любезны оставить ваше письмо. Брат часа через два вернется, а за ответом не откажите зайти завтра часов в 12.
Я несколько подумал, как бы в нерешительности, поколебался, а затем все же передал ей письмо Дзевальтовского. Во время нашего разговора входила горничная помешать печку, и я заметил, что последняя усиленно меня разглядывает.
