Глеб Скороходов - Фаина Раневская. Фуфа Великолепная, или с юмором по жизни
Хозяйка вышла к столу в изысканном туалете: в абсолютно, на мой взгляд, прозрачном хитоне и маленьком черном цилиндрике набекрень, чудом закрепленном на ее волосах… Эффектно! И все же начало вечера ничего особенного не предвещало. Ну, что может быть необычного, когда все знают друг друга — и в масках, и без масок. Танцевать не хотелось, интриговать — тоже, да и некого было. Помните этот анекдот: «Интриговали, интриговали — два раза! Один раз — в коридоре, другой — под лестницей!».
Меня даже охватило чувство неловкости. Это потом я использовала свою птицу на всю катушку. А пока я слонялась по квартире, не находя себе места. Профессор Дорлиак в «домино» что-то оживленно обсуждала на диване с подругой, тоже в «домино», но другого цвета. Сережка Булгаков нацепил наполеоновскую треуголку и болтал что-то ужасно глупое. Мне даже стало по-настоящему жутко, когда в квартиру вползли опоздавшие Славы — Рихтер и Ростропович. Медленно вползли в костюмах крокодилов — отличные костюмы им сделали в театре Образцова: с зеленой резиновой пупырчатой кожей, с когтистыми лапами. Дамы визжали и поджимали ноги, когда Славы приближались к ним. Профессор Дорлиак в ужасе даже попыталась залезть на стол.
Но Славы, откинув маски, сели проводить старый год и, удивительно быстро насытившись, снова стали медленно ползать по полу, сталкиваясь друг с другом. Вошли в роль. А веселья все не было.
И тут, перед самой полуночью, появилась еще одна гостья — актриса, всю жизнь игравшая старух. И оттого, несмотря на свой совсем несолидный возраст, выглядевшая старухой и даже по-старушечьи шамкающая. Она обладала одним секретом, разгадки которому нет, — вы смеялись, едва увидев ее. На этот раз она пришла в невообразимом костюме. Он назывался «Урожай».
— Я только что с Сельскохозяйственной выставки — первое место во всесоюзном конкурсе «Изобилие» — мое!
Торчащие во все стороны колосья, сплетенные в венок, украшали ее голову, все платье было увешано баранками разного калибра и цвета. Баранки-бусы на шее, баранки-браслеты на запястьях, баранки-кольца на щиколотках обеих ног, баранки-серьги в ушах и даже одна баранка в носу, непонятно как держащаяся.
Я тогда подумала: «Пельтцер — гениальна!». А это, конечно, была она — другой такой старухи у нас нет! Эдмонд Гонкур писал: «Клоуны, потешающие публику забавными выходками, склонны к грусти, свойственной комическим актерам». К ней это относится, как ни к кому больше. Эта ее грусть всегда чувствовалась, всегда оставалась — вторым планом, подложкой, а оттого и все, что она делала, становилось еще смешнее.
Я сказала вам, что это была встреча сорок первого года? Вранье! Сейчас вспомнила — еще не отменили хлебные карточки: поэтому костюм Тани выглядел фантастическим — ее хотелось тут же начинать обкусывать. Значит, это первая мирная новогодняя ночь сорок шестого года. И насмеялись мы на целый год тоже не случайно: страшнее его не припомню.
А посмотрели бы вы, как Таня играла в рулетку! Баранки грохотали, когда она, дрожа от волнения, ждала, выпадет ли наконец зеро.
Впрочем, азарт охватил многих. Сережа-крупье довольно улыбался, все остальные неизменно проигрывали. «Повезет в любви» — уже не утешало, когда закончились наличные и перешли на мелок, то есть игру в долг. Слава Рихтер побледнел, и его губы стали синими — его проигрыш достиг пяти тысяч — суммы по тем временам немалой!
И тут Елена Сергеевна в одно мгновение изящным жестом остановила колесо Фортуны:
— Игра в игру «Рулетка» закончена! Сереженька, раздай гостям проигрыш!
Гениальная женщина! А Пельтцер и тут ни на секунду не вышла из роли: блистательно сыграла такую радость, которая не дает говорить, заставляет задыхаться, перехватывая дыхание и сжимая сердце.
— Мне плохо! — вскрикнула она. — Воздуху нужно, воздуху! Я — на бульвар, если вы не возражаете!
— Боря, — минут через двадцать сказала я Эрдману, — пойдем, посмотрим, что с Таней: она долго не возвращается.
На бульваре мы увидели милиционера.
— Да, — сказал он нам, — здесь сидела женщина, но вокруг нее неизвестно откуда почему-то собралось столько собак, что она закричала «Караул!» и убежала!
— Что-то это северное солнце забыло, где оно находится, — сказала Ф. Г., вставая. — Припекает даже под зонтом, а мне теперь этого не надо. Пойдемте, погуляем немного?
Татьяна Пельтцер
И когда мы зашли в тень сосен, продолжала:
— Как я любила загорать! На пляже тогда в кабинах все надевали купальные костюмы — этого варварского слова «купальник» не существовало. А купальные костюмы той поры больше закрывали, чем открывали: загорать могли руки до плеч и ноги от колен и ниже.
А когда меня впервые отвезли во Францию, мне было лет десять — двенадцать, — не считайте, в каком году, — в первом веке до Рождества Христова! Так я тогда поразилась: в Ницце за высоким забором обнаружила «Ева-пляж» — так он назывался. Там самые смелые женщины загорали вообще без всего. В России и представить такое не могли… А пижонство было всегда.
— Где вы так загорели, милочка? — спрашивали меня.
— В Ницце, — отвечала я как можно более равнодушно. — Там такое ласковое солнце!
КЛЯТВА НА ВОРОБЬЕВЫХ ГОРАХ
Был один из тех летних дней, которые называют чудесными. Тепло, солнечно, ни облачка. К тому же — воскресенье, все свободны. Татьяна Тэсс согласилась отвезти нас на прогулку.
— Я покажу вам удивительное место, — сказала Ф. Г. по телефону, — лес в самом центре Москвы, заросли, полянки, изумительный воздух и чистота — ни пакетов, ни бутылок, ни папиросных коробок. Никто этого леса не знает, потому и не успели его изгадить. Обещайте, что никому о нем не расскажете, — это единственное его спасение.
Татьяна Николаевна довезла нас в своей красной «Волге» до Ленинских гор, до балюстрады, где уже толпились новобрачные и зеваки.
— Сворачивай налево! — командовала Ф. Г. — Теперь направо! Стоп!
Мы вышли у заасфальтированной дорожки, свернули на тропинку и, пройдя кустарник, оказались в лесу. Ф. Г. не преувеличила. Все было на месте: чащоба, полянки, купы берез, чистота, тишина и воздух.
— Ну, разве не чудо! — не уставала восхищаться Ф. Г., как будто это чудо сотворила сама. — Когда-то сплошной лес покрывал все Воробьевы горы. Горожане ездили сюда на извозчиках с лубяными коробейками, полными снеди, коврижек с маком, спиртным. Расстилали на полянках крахмальные скатерти и такие пикники закатывали! Я еще застала то золотое время — ела здесь, пила и влюблялась во всех подряд.
