Людмила Бояджиева - Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века
— Идиоты! — Ава облизала алые от кетчупа пальцы и отшвырнула газету. — Здесь никто не умеет веселиться по-настоящему. Только делают вид. Здесь все боятся показаться смешными или недостаточно аристократичными. А знаешь, что я отвечала, когда умник Арти Шоу спрашивал меня о каких-то там методах Джойса? — Крепкие зубы Авы впились в ломоть сыра с темным итальянским хлебом, присыпанным зернами укропа и кориандра. — Ха! Я просто посылала его в задницу!
— Не могу вообразить… Нет, каким надо быть мудаком, чтобы позволить себе роскошь упустить тебя! — Фрэнк поставил на живот горшочек с лазаньей. — Почти остыла. Лучше бы заказали пиццу.
— Именно! Полные мудаки. Говард Хьюз вообще сумасшедший. Гениальный сумасшедший. Он даже боялся мыться. Не то что ты — по четыре раза в душ бегаешь. И торчишь там по часу.
— Это все Долли! Я был жуткий грязнуля, а матушка упорно следила за гигиеной. Медработник! — Пытаясь дотянуться ложкой до рта, он опрокинул еду на грудь. — Теперь уж точно — в душ!
— Погоди, я ухвачу аппетитный кусочек… — Ава с упоением лакомилась лазаньей с груди Фрэнка. Оба вымазались в жирном помидорном соусе и, не разжимая объятий, побрели в душ.
Освеженные и утомленные любовью под струями, они снова слушали Эллу Фицджеральд. Ава подпевала: «В мыслях о тебе я забываю, что надо дышать…» Фрэнк подтягивал: «Я забываю, как стучит мое сердце… Только ты!..» Они горланили во всю мощь. И как чудесно, как мощно, гибко и одухотворенно звучал голос Фрэнка! Не стесняясь садовника, обрезавшего кусты у бассейна, Ава вышла на террасу, раскинула руки, словно желая обнять весь мир: буйную зелень парка, песчаные дюны, синюю гладь океана и раскричавшихся над ней чаек. Нагая? Разве статую богини можно обвинить в бесстыдстве?
А их обвиняли наперебой. Еще бы — так попирать условности на глазах у всего Голливуда персоны их масштаба еще не осмеливались. А эта чертов — ка — распутница, разрушительница семьи даже не стеснялась появляться с многодетным отцом в людных местах: в ресторанах, на концертах. Причем вела себя так, словно являлась единственной и законной женой Фрэнка.
За парой всегда следовала стая журналистов, охотящихся за очередной сенсацией: вот Аву освистали в концертном зале, вот Фрэнк съездил по физиономии особо шустрому репортеру. Скандал! Грандиозный скандал!
— Фрэнки, пора нам пожениться и заткнуть им глотки! — Ава едва не плакала над злющей статьей. — Так больше невозможно. Они набросились, как стая гиен! — Слезы закапали на бумагу.
— Да, радость моя, да… — Он сник. — Мне только страшно жалко Нэнси и ребят. Знаешь, она славная женщина, верный друг.
— Так пусть посторонится. Это все равно лишь иллюзия брака. Ты же не спишь с ней. Пусть дает развод, если в самом деле желает тебе добра. Хочешь, я сама поговорю с ней?
— О нет, милая… Здесь много нюансов. Мы итальянские католики, развод — сложная процедура.
— Не сложнее жизни. И скажи мне спасибо, что я не выскочила замуж за какого-нибудь иранского шейха или очередного здешнего идиота. А ведь Хьюз и этот болван Дафф чуть не каждый день тянули меня под венец. На этот раз я сама тяну тебя. — Повиснув на шее Фрэнка, Ава соскользнула вместе с ним на пол, застеленный поверх ковра шкурой ламы. В жару здесь гулял сквознячок, остужая разгоряченные любовью тела. А звериный мех напоминал о дикости нравов и первозданных страстях.
«Любовь умеет стариться. Любовь умеет становиться раной»
— Пожалуйста, родная, не плачь! — Фрэнк положил руку на плечо Нэнси и содрогнулся от того, что, возможно, делает это в последний раз.
— Не называй меня так! Ты хочешь разрушить семью. Тебе плевать на детей. На то, что мы и в самом деле стали родными… Ты все хочешь погубить ради этой… Ради шлюхи, шлюхи! Почитай, что про нее пишут! Не пропускает ни одного смазливого парня. А уж к тореро имеет особую страсть. Потаскуха!
— Перестань, ты говоришь глупости! И не надо так кричать, мы разбудим детей.
— Ну и пусть! Я сейчас приведу их сюда и скажу, что отец бросает их. Что они станут сиротами…
— Нэнси, умоляю тебя… — Он ужасно страдал. И мысль, что происходит нечто нелепое, что он затевает несказанную глупость, брезжила в глубине сознания. Нет, это было не сожаление, скорее жалость и стыд. А еще… Черт побери, он же любит их — жену и детей! Ну почему нельзя иметь двоих жен? Почему надо разрушить данную Нэнси перед Богом клятву?
Закрыв лицо руками, он рухнул в кресло:
— Вы ни в чем не будете нуждаться. Я позабочусь о вас. Я… Поверь, мне очень жаль…
— Я не отпускаю тебя, так и знай. Никакого развода! — твердо сказала Нэнси. — Не ради себя — ты больше не будешь мне мужем. Ради детей. И ради тебя самого — эта чертовка погубит тебя. Я же вижу! Я вижу ее насквозь, Фрэнк! Хочешь, я поговорю с ней? Если тебе так уж надо — живите вместе. Но развода ты не получишь!
«Час пробил — и судьбы свершился приговор»
Они были во многом похожи — открытые, веселые, бурлящие энергией. Дебоширы, сквернословы, легко вспыхивающие, легко переходящие от бурного скандала к не менее бурным объятиям. Яркие, заметные, знаменитые, пренебрегающие условностями. Какой подарок для желтой прессы!
Словно подбрасывая поленья в пожар скандала, любовники отправились отдыхать в Мексику. Об этом трезвонили все газеты. Можно было не сомневаться, что уже в аэропорту возвращавшуюся из путешествия парочку поджидали репортеры.
В самолете, летевшем в Лос-Анджелес, они старались не привлекать внимания. На Аве были черные очки и шелковый шарф, скрывающий волосы, Фрэнк натянул каскетку и скромную куртку коммивояжера. Уткнувшись в журналы, они переговаривались сквозь зубы.
— А я рад, что мы возвращаемся. К чертям эту Мексику. — Фрэнк не мог забыть, как неистовствовала Ава на корриде. Совершенная девчонка, способная целиком отдаться зрелищу. Вскакивала на сиденье, размахивала в воздухе пиджаком Фрэнка и чуть не бросила его на арену, под ноги победившему тореро.
— Мне кажется, в другой жизни я была тореро… Это сильнее, чем сниматься в кино. И даже круче, чем трахаться. — Она задумалась. — Нет, с тобой лучше, чем с быком. Я имею в виду — чем сражаться с быком. И… потом, когда ты поешь… коррида не идет ни в какое сравнение.
— Слава богу! У меня есть шанс задержаться при твоей персоне. Нужно только все время петь и заниматься любовью. Лучше одновременно.
— И еще — молотить журналюг! Думаешь, они не пронюхали, что мы возвращаемся раньше?
— Откуда им знать? Мы ж это решили в последний момент, из отеля смотались втихаря… — Фрэнк поднял воротник куртки и поглубже натянул каскетку. — Разве это Мистер Голос? Это какой-то прощелыга, подцепивший мексиканочку.
