Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
В конце концов, думал я, надо быть выше любых эмоций, искать компромиссы (не уступая, конечно, в принципиальных вопросах) для решения задач в этой проклятой Аллахом войне и в этой чужой для нас стране.
Я верил, что амбиции должны уступить место разуму и согласованной работе. И убеждал в этом своих друзей — Черемных и Самойленко.
— Напрасная затея, — ехидничал Владимир Петрович, — все равно когда-нибудь он вас заложит…
Долго сидели мы и обсуждали линию нашего поведения на предстоявшей встрече с послом. С чего начать, как продолжить, на чем настаивать, а о чем — умолчать? Как провести сближение и в то же время остаться полностью самостоятельными в выработке линии ведения боевых действий (при, разумеется, нашем безусловном подчинении только Москве). Ведь в планы боевых действий был включен и Туркестанский военный округ, в подчинении которого находилась 40-я армия (напомню, что в оперативном отношении эта армия находилась в моем подчинении).
Я попросил Владимира Петровича подтвердить наш приезд втроем к послу на завтра и остался ночевать в офисе. По-прежнему в штабе ГВС действовал казарменный режим. Вилла пока ремонтировалась и для житья не была готова. Анна Васильевна ютилась в кабинете. Я очень переживал за мытарства жены: мне эта война в печенке сидит, а уж ей-то ради каких таких интернациональных интересов все это терпеть?
У посольства нас встретили посол, советник ЦК НДПА от ЦК КПСС Козлов Сергей Васильевич, советник председателя СГИ генерал Спольников Виктор Николаевич и, как ни странно, еще и третий секретарь посольства, долговязый майор КГБ. Я этого кагэбэшника не любил, зная, как во время бесед посла с кем-нибудь из посетителей он умудрялся поправлять даже самого Табеева. Посла, конечно, это коробило, однако далеко не всегда он решался удалять майора из зала. Тем не менее я настаивал именно на этом — и Табеев, кряхтя, соглашался.
Итак, мы поприветствовали друг друга. Посол предложил пройти в кабинет. Но я твердо отказался. Понятно было, что в его кабинете будет вестить запись беседы. А я этого не хотел. Поэтому предложил работать в большой комнате рядом со столовой. Послу это не понравилось. Он нервно сказал, что, мол, по праву «хозяина» предложил бы разговаривать все-таки в его кабинете. (Если у посла появлялся акцент, это означало, что он сам себя взвинчивает и теряет контроль над собой.) Я ответил, что по праву гостя прошу все-таки работать не в кабинете.
— Ладно, — согласился посол.
Еще я попросил его соблюсти прежний уговор: работать трое на трое. Посол настойчиво предлагал четвертого в качестве секретаря. Но я возражал. И тут я увидел, что лицо его стало склеротически-пунцовым с синими прожилками. Я даже подумал, что на этом наша встреча может и закончиться.
— Шумел, гудел пожар московский, Дым расстилался по реке, — спокойно речитативом продекламировал Козлов.
— Хорошо, — Табеев принял наши условия.
И вот мы в большой комнате, где обычно разносили аперитив, когда посол принимал гостей.
Я разложил карту и начал, официально обратившись к товарищам из посольства, каждого назвав «уважаемый» да и по имени-отчеству. Строгость обстановки требовала и строгости в обращении, подчеркнутой официальности.
— Я хотел бы изложить выводы по ситуации за последние два-три месяца, то есть до 1 января 1981 года, а также наши планы на январь-февраль.
Не успел я сказать первые слова, как посол уже бросил реплику:
— Какие же планы? Инициатива-то ушла из ваших рук!
— Ну, это как посмотреть.
— Да как! Убийства, взрывы по всей стране…
— Фикрят Ахмедзянович, это еще не определяет всей обстановки. Мы владеем центрами всех 29 провинций, жизненно важными районами страны, дорогами.
— А что толку в этом, когда террор свирепствует, диверсии повсюду — в Кабуле, в крупных городах. А вы заняты боевой подготовкой. Создаете все какие-то резервы…
Черемных, конечно, не выдержал:
— А старик Кутузов говаривал: «Доколе генерал сохранил резерв, он непобедим».
— Так в чем же смысл вашей борьбы? — спросил посол.
— Планом на январь-февраль предусматривается освобождение 12 уездов и 12 волостей. Укрепление власти в 33 уездах и в 13 волостях.
— А потом через 5–7 дней снова будут сняты гарнизоны, и снова власть будет утрачена?
— Да, так получается. И если хотите знать, к тому, что мы отвоевали у моджахедов в сентябре-декабре, за истекшие недели января ничего не прибавилось.
— У вас не армия!
— Фикрят Ахмедзянович, армия-то — у Афганистана, где вы Чрезвычайным и Полномочным…
— Эту армию к чертов матерь надо разогнать!
Опять акцент выдал раздражение, даже злость посла. Ладно, подумал я, хочешь слушать нас, Чрезвычайный и Полномочный, слушай. А не хочешь — мы ведь можем карты свернуть и — достойно уйти.
Самойленко попробовал успокоить посла:
— Как же можно разогнать афганскую армию?
— А так! Она — хальк! В ней тринадцать с половиной тысяч хальк?
— Да, в ней тринадцать с половиной тысяч представителей крыла хальк на 180–185 тысяч ее общего состава, — отвечаю.
— А парчам в стране всего 1300–1500 человек.
Самойленко продолжал:
— Вы стараетесь насаждать парчам сверху вниз. А не наоборот…
— А вы сопротивляетесь.
Черемных резанул:
— А если бы не сопротивлялись, давно бы этой армии не было. Пришла бы к власти парчамовская элита и некому было бы воевать…
После тяжелой, недолгой паузы Черемных продолжал наращивать удар:
— Парчам-феодалы в атаки не ходят. Все по кабинетам, да по дворцам околачиваются…
Посол отрезал, что он с этим не согласен.
— Парчамисты крепче идейно, знают основы марксизма-ленинизма…
— Ха-ха! Ха-ха! — нахально загоготал Черемных. — В цепи с автоматом надо бежать и стрелять — тр-тр-тр — стрелять и стрелять. А не основами овладевать…
— Вы военспец, а не политик, генерал! — выкрикнул Табеев.
— Этим и горжусь, — отпарировал Черемных.
Спольников попытался ввести разговор в спокойно русло; мол, давайте все-таки взвесим, оценим, придем к какому-то выводу.
Но Табеев все горячился:
— А мы кажется уже пришли. Точнее — не придем вовсе.
Почему же он так вел себя? А тому были серьезны причины. Я уже написал ранее, что переворот 1979 года (приведший к вводу наших войск) был парчамистским. До этого все крыло парчам Амин либо разогнал, либо казнил, либо верхушку в лице таких людей, как Бабрак, Нур, Ротебзак — отправил послами в разные страны. А остатки парчамистов пребывали в глубокой конспирации. И давали информацию вот этим руководителям парчам, находившимся за границей или в тюрьме. Амин форсировал рост своего крыла — хальк. И, конечно, прежде всего в армии, СГИ и Царандое. Но когда парчамистский переворот был совершен и в Афганистан ввели 40-ю армию, афганская-то армия осталась. Парчамистам удалось только хальковскую СГИ разогнать, создать свою СГИ и поставить во главе ее Наджиба. А Царандой — слабо вооруженная организация, многочисленная, но малодееспособная, особой роли в стране не играла. Хальк же сохранялся как жесткая, цементирующая организация в ротах, батальонах, полках и уже теперь меньше — в дивизиях, потому что сверху вниз — от министра обороны, и до половины состава управления дивизий были парчамисты. А посол, руководствуясь указаниями по поддержке ЦК и ПБ парчамовского направления проводил жесткую линию парчамиза-ции в стране. И в то же время хотел, чтобы это шло и в армии. А мы-то прекрасно понимали, что если парчамизация полностью охватит армию, то армии, как организации не будет. Она развалится. Рухнет. Худо-бедно, а все-таки тринадцать с половиной тысяч халькистов сейчас составляют костяк армии (сержанты, младшие офицеры, кое-где сохранившиеся от репрессий парчамистов старшие офицеры, даже генералы) — эти люди с оружием в руках, обученные воевать и воюющие с душманами и ненавидящие господ парчамистов, покинув армию, тем самым разрушат ее до основания. Посол, зло и намеренно не понимая этого (или только изображая непонимание, ибо трудно представить, чтобы Табееву не были ясны столь очевидные вещи) в своих суждениях доходил до абсурда: «к чертов матерь» разогнать эту армию, как царскую армию в 1917 году в России и создать новую. Я понимал опасность этой исторической аналогии. И знал, что в этом проявлялась, между прочим, непримиримая борьба, которая шла еще между послом и Соколовым с Ахромеевым. И, безусловно, по наследству идеи Соколова и Ахромеева, а значит, и министра обороны — я принял как свои, и твердо придерживался этих позиций. Я знал, кто за мной стоит. Я был непреклонен. Посол тоже жестко отстаивал свою позицию, он исполнял не столько волю Громыко, сколько Андропова, который поставил у власти парчамистов и требовал парчамизации армии. Слава Богу (под влиянием Соколова и Ахромеева) Устинов на сей раз «не лег под Андропова». Я это знал и плевал на злые реплики Табеева. И это, конечно же, выводило посла из равновесия. И мы знали, что раздаваемые им чрезмерные авансы членам Реввоенсовета и членам Политбюро ЦК НДПА, с которыми он часто общался, не подкреплялись нашими действиями. А эти авансы он все же продолжал выдавать. И в результате их неисполнение било по его авторитету, с чем он, конечно, не был согласен. Даже озлобился на аппарат ГВС.
