Сергей Аверинцев - Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.
4 октября 1991, в день моего рождения, он же день памяти Франциска Ассизского, Сережа начал свои пожелания и поздравления с того, что призвал мне в помощь неослабное покровительство святого, а заключил пожеланием: быть воительницей, которая не будет, как нынче принято, призывать чуму на оба дома, но побьет оба дома, чтобы привести их к покаянию. Как всегда, поделился антропологическими наблюдениями: некоторые люди, даже не особенно ловкие, дошлые, говорят фальшивые успокоительные фразы. Другие все находят ужасным. Как важно отличаться от обоих: быть благодарным и действовать в любое время.
31 декабря, вечер. Сережа звонит из больницы (Бонн), где у него рядом с кроватью телефон. С Новым годом! Он хочет все-таки отвечать Парамонову, хотя нельзя обойти спора с В. Розановым. Имелась в виду статья Б. Парамонова «Наши новые христианки. Разлагают ли либералы из подполья основы русского бытия» («Независимая газета», 30.11.91), направленная против наших с Ириной Роднянской выступлений на «круглом столе» «Литература и христианство», опубликованных в парижской «Русской мысли» и других изданиях, включая организатора обсуждения — «Вопросы литературы» (1991, август). Помимо несправедливых нападок на друзей, которых критический автор обвинил сразу в воинствующем антилиберализме и в «розовом», либеральном христианстве, Аверинцева возмутили фрейдистские «штучки» в приложении к христианству. «Христианство, — возвещалось в статье, — крайняя душевно-духовная утонченность, возникающая как результат эксцентричного психологического опыта… Святость — это сублимированная преступность». В поддержку автор «выдвинул тяжелую артиллерию — В.В. Розанова». Потому Сережа хотел отреагировать и на его позицию: «Розанов, будучи великим писателем, был плохой психолог, потому что, по-видимому, не знал о такой реальности, как воля; не знал разницы между “мне хочется” и “я выбрал”. Так и для Парамонова нет разницы между свободным полетом и свободным падением».
У С., как он сказал, есть один («полемический») прием — «простоватая хитрость»: «Когда я вижу развязного субъекта, я не показываю ему, что шокирован, а что мне скучно». Выяснилось, однако, что это не всегда годится, хотя по сути справедливо. Вот, например, С. собрался писать статью против Парамонова (он зачитал мне ее название: «Заметы стародума на полях “Независимой газеты”. Христианство как проблема и как тема»), отвечая ведь не скучной гримасой, а серьезным обличением…
6 января 1992, вечером, сочельник. Как всегда, первый вопрос: «Ну, как ты?». И тут же: «Как Ира?». Поздравляет с Рождеством. В больнице карантин, никого не пускают. Завтра будут в пятый раз переливать кровь (чистка!), всего нужно семь. Во время чистки видел сон — этрусский обряд. Читает по-гречески молитвы Никодима-Святогорца, — если телевизор не мешает. С. выслушал мои рассказы о политических страстях в нашем храме[4], впрочем, характерных для большинства приходов, — страстях, бушующих под покровом социального изоляционизма, в которых к тому же сквозит очевидное презрение к политике как «грязному делу». Выслушал мои огорчения по поводу ангелической концепции человека, явно господствующей в нашей церкви: не предполагается, что человек должен дышать, что он имеет объем, что ему жарко, душно, нужно снять пальто… С. сказал: «Никто не думает, как должен двигаться причащающийся». В общем, подытожили: монофизитство — в действии. «В отличие от других мест, — продолжил С., — у нас недостаток реальной власти Церкви компенсируется властью харизматических или лжетеократических персон. Это напоминает ситуацию с хасидами в современном иудаизме. Нет учащей церкви, но есть самозванные учителя». В пример привел одного ребе из США, претендующего на звание нового Моисея. Выслушав мой отчет о ходе дел на недавней Ватиканской конференции «Христианство и культура Европы», приуроченной к столетнему юбилею «Rerumnovarum», и о моем «поучении» Папы, что-де настало время так же отважно принять «культурный» вызов времени, как когда-то Церковь приняла «социальный» (я даже похвасталась любезным откликом на это выступление со стороны кард. Поля Пупара), С. развеселился. По поводу отношения клириков к культуре он вспомнил, как несколько лет назад, кажется, в Москве, при крещении взрослой женщины священник сказал: «А вот плевать мы будем в сторону книжной полки. Вот от чего Вы “отрицаетесь”!» Сказал это без юмора, а с победительной веселостью… «Меж тем культура, как и все, должна знать свое место; но, вообще говоря, мы впадаем в иллюзию, что мы выбираем между культурой и отсутствием культуры; нет, мы выбираем между хорошей и совсем плохой культурой. Как мы не можем говорить без грамматики, так мы не можем жить без культуры. Все то пространство, из которого мы выключили культуру, будет занято не нейтральным или апофатическим элементом, а элементом бесчеловечным… Еще никогда не доходило до такого отрицания самой идеи критериев, как сегодня… В 20—30-е годы было больше критериев; поколение кубистов /признавало/ какие-то всеевропейские критерии, знало, пусть и заблуждаясь: это — культура, а это — нет. Могло быть возвращение к классике, как у Фаворского (которого я не так уж почитаю). Была игра по каким-то правилам, может быть, они были даже безумными. Но ситуация, когда объявляют, что правил вообще нет, когда объявляют источником правил себя, является приглашением ко всеобщему самозванству. Признается по сути все, кроме гармонии».
23 янв., два дня назад С. вернулся из больницы, 37,4, истомлен долгой болезнью; интересуется нашей политической ситуацией, за переливами которой ему из больничной палаты трудно было следить. К тому же он убежден, что время дилетантов прошло. Так, о реформах Гайдара судить не берется. После августа 91-го метафизическая политика должна смениться конкретной, а он не следил за газетами. В ответ на мое описание «текущего момента» и огорчительной эволюции РХДД (Российского христианско-демократического движения) в сторону противостояния новой власти и союза с лжепатриотической оппозицией, что может надолго загубить идею христианской демократии в России[5], Сережа, разделивший эти опасения, заметил, что за границей, в Англии проявляли большой интерес к РХДД и его об этом спрашивали. «Во всех случаях, сближение с Бабуриным мне совсем не нравится». А позже добавил: «Я бы с величайшей осторожностью отнесся к идее оппозиции, а тем более к союзу с Бабуриным. Это союз неза что, а против чего. Г. Попов на IV Съезде предлагал антигорбачевский союз с Алкнисом. Слава Богу, не прошло». Вспомнили из Солженицина: «Волка на собак в помощь не зови». И вообще: «Главное сегодня: толкать под руку правительство — грех, потому что оно единственная реальная, хотя, может быть, и зыбкая надежда… То последнее, что я думал о политике, я сказал в “Литературной газете”[6]. Да оградит нас Бог от призраков. Там скрытая полемика против Боннэр и Баткина. Бывают геологические перевороты, по поводу которых нелепо ликовать или потрясать кулаками… Самое плохое свойство империи, что она порождает антиимперскую идеологию. Она слишком связана, с одной стороны, с теократией, с другой стороны, с пародией на нее. Империи не могут ужиться друг с другом, они сживают со света друг друга. А сегодня: снявши голову, по волосам не плачут. СНГ — единственный способ спасти то, что еще можно спасти. Разговоры о Союзе безнадежны, по-видимому, уже с 89-го года, не позже первой половины 89-го, но точно, что в 90-м было уже поздно. А о V Съезде смешно говорить: там баранам сказали, что они бараны, что их нет; они поблеяли и разошлись. С V Съезда, на котором голосовали о ликвидации Съезда и Союза, можно мечтать уже не о Союзе с большой буквы, но хотя бы о союзе с маленькой буквы — экономическом, экологическом, культурном и т. п. Что касается упреков в несостоятельности договоров с Кравчуком, то можно напомнить: вексель, выданный даже преступниками и с преступными целями, может быть предъявлен к оплате. И коммунистам их векселя были только что предъявлены (по поводу умозрительно нарезанных национальных республик и провозглашенных на бумаге суверенитетов). Единственная странность, что до сих пор никто не сказал, что при всей возможной разности мнений в качестве основы суждения должна быть принята некая юридическая концепция, которой можно было бы руководствоваться. Так, если все бывшие республики — колонии, то они никак не могут претендовать на присвоение военных баз, а могут только говорить о сроках выведения их с территории, поскольку принадлежат эти базы метрополии». Кто-то звонил Сереже, расспрашивая его о ситуации с ядерными вооружениями и их размещением, ситуации, которую С. назвал головоломной. С. ответил: «Если атомная база на территории колоний, то они не могут претендовать на нее. И на меня можно сослаться».
