Виктор Виткович - Круги жизни
В моем дневнике этого путешествия рядом с фамилией Табалдинова четыре киргизские загадки. Сидели на перевале, отдыхали, он нам задавал их и смеялся до упаду, что не отгадаем: вот простаки! Признайся, отгадала бы ты хоть одну? «Белая собачка спрыгнула с арбы». «Синий теленок и на привязи толстеет». «На сухой сук воробей не садится». «Над бугром кружится хромой ворон». Не стану переворачивать отгадки вверх ногами, как в сборниках развлечений, вот они: «Плевок», «Арбуз», «Голова быка», «Бритва».
Распростившись на перевале с Табалдиновым, спустились к синеве Иссык-Куля. В Рыбачьем — в ту пору маленьком поселке — за крайним домиком искупались. По просмоленной эстакаде-пристани разбегались, прыгали головой в воду, выбирались на берег, опять разбегались…
Подъехали двое верховых киргизов, некоторое время глядели на нас. Потом один спешился, отдал товарищу повод, снял одежонку, разбежался, бух вниз головой! Ждем минуту, вторую, нет его! Еще минуту… Уж не убился ли о сваю?!
Я прыгнул в воду, Саша за мной. Добрых полчаса ныряли, ища киргиза. А его товарищ сидел на коне. Обессилев и поняв — ежели и найдем, не спасти, вылезли на берег. Подошли к всаднику, голубенькая бабочка вилась вокруг его шапки.
Тут мы узнали: они приехали из-за гор, первый раз в жизни видели озеро — ни он, ни его товарищ понятия не имели о плавании! (Вот как в глубине Тянь-Шаня были оторваны одно от другого горные урочища!) Представляешь? Тот, утонувший, увидел: «прыгают», подумал: «Чем я хуже?» Оказались виновниками смерти человека!
Весь день Саша бродил по Рыбачьему, опустив голову, жуткое впечатление произвело на него. Подвернулись спутники, возвращающиеся в Пишпек, и он уехал из Киргизии прямо домой, в Смоленск, к родным. Я остался один.
Бродяжничество у мужчин в крови. Казахи говорят: «Сердце матери к сыну, сердце сына в степь». И у киргизов слышал похожую поговорку: «Между женщинами колыбель, между мужчинами седло». Целое лето бродяжил по Тянь-Шаню. Колесил с «витаминной тройкой» (про нее тебе еще расскажу). Но самое сильное впечатление относится к концу лета: чтобы дальше все было понятно тебе, вынужден еще раз вернуться к моим ленинградским годам.
Закаморный
Откуда такой псевдоним? Расскажу. В 1926 году я впервые побывал в Ленинграде. В поезде сдружился с севшим в Армавире студентом Краснодарского сельхозинститута Виктором Закаморным. Ехал он, как и я, по студенческому литеру. Поезд прибыл в Питер в шесть утра. С рюкзачками прошлись по Невскому, еще пустынному, любуясь красотой домов, с одной стороны уже озаренных солнцем, и наслаждаясь мягким стуком копыт извозчиков, кативших по торцевой мостовой. Посреди Невского проспекта — паркет, чуть припахивающий смолой после ремонта: легендарные времена.
Дошли до Адмиралтейства, до Невы. И тут я, вместо того, чтобы в восхищении замереть и погрузиться взором в волшебную палитру широких вод, расцвеченных косыми лучами солнца и отражениями золотых шпилей, словом, вместо того, чтобы поступить, как, наезжая в Ленинград, поступаю теперь — объятый мальчишеским желанием прежде всего тут утвердить себя, разделся, отдал одежку и рюкзачок Вите Закаморному и с гранитного спуска — бух головой в державное течение Невы!
Не ожидал такого свирепого холода! И столь стремительного течения! Пока переплывал, меня снесло почти до следующего моста, где Академия художеств. Утвердить себя утвердил. Но какое являл собой жалкое зрелище: покрывшись «гусиной кожей», приплясывал и, клацая зубами от холода, в мокрых трусах побежал через мост навстречу Вите!
Устроились на Петроградской стороне, на Большом проспекте, в общежитии политехнического института.
Комнатка на мансарде, окна на черепичную крышу. Две недели вместе бродили по Ленинграду. Тогда-то твердо решил — кончу в Баку университет, перееду сюда, испытаю, чего стою. Брошусь головой в державное течение ленинградской литературы. Сумею ли себя в ней утвердить? Хватит ли способностей? Самолюбив был! Ну и пришла идейка: придумаю-ка на «пока» себе псевдоним. Если выстою, выдюжу, стану опять собою. Поделился с Витей. Он стал балагурить:
— Возьми мою! Че!.. Сло!.. Валяй-бери-грабь фамилию! Нет, ты только представь! Вдруг учудю и женюсь. И вдруг стишок в печати: «Виктор Закаморный». Скажу: «Видала?»
Шутка шуткой, а мысль эта всерьез запала ему в голову. И в час расставания Витя взял с меня честное слово, что воспользуюсь именно фамилией Закаморный. Переехав в Ленинград, целый год печатался под этим псевдонимом.
Корыто и сюрреализм
Сорок лет спустя сидел на Петроградской стороне в гостях у Геннадия Гора, вспоминали товарищей тех времен. Рассматривал картины, которыми увешаны стены до потолка. Наталья Акимовна угощала нас чаем со всякими вкусностями. А перед внутренним взором стояли… корыто и сюрреализм, стояла судьба самого Гора.
До чего плохими мы оказались пророками! Влюбился Геннадий в соседскую домработницу и объявил нам: женюсь! Как мы, я и Борька Лихарев (который в то время жил у меня, сбежав от своей легкомысленной Вали, и считал себя опытным сердцеведом) — как мы отговаривали его! «С ума сошел! Ничего хорошего из этого брака не выйдет! Ты знаток Жана Кокто, Матисса и Кирико! И рядом с тобой — жена, которая читать не умеет! Какая она тебе подруга жизни! Через неделю разойдетесь! Да и кормить ее тебе нечем! Когда-то еще рассказы начнут денежки приносить!» Напрасные уговоры. Женился.
Я нет-нет да забредал к нему в снятую им комнату на Васильевском острове. На стенах репродукции сюрреалистов, в углу над корытом клубы пара: Наташа брала стирку, зарабатывала на жизнь. Геннадий учился в аспирантуре, да разве проживешь на стипендию в сорок рублей? Рядом с корытом — дощатый стол, за которым Геннадий писал рассказы, неторопливо отделывая каждую фразу. Когда я заявлялся, его жена ставила перед нами два стакана чая и отходила к корыту, время от времени устремляясь к стоявшей в другом углу колыбели, едва из нее доносилось требовательное «кхы… кхы…». Мы спорили о современном искусстве. Оценил тогда ум и тактичность его молодой жены: не вмешивалась в разговоры! С ликбеза, ликвидации неграмотности, началась их совместная жизнь.
Сколько семей за эти сорок лет развалилось! А Горы прожили долгую полную жизнь, Наташа стала Натальей Акимовной, прекрасной хозяйкой, матерью, бабушкой и, главное, образованной собеседницей. Чего только не сделает любовь!
Геннадия Гора знают главным образом как автора философских научно-фантастических повестей и романов, но мало кому известно, что он страстный любитель современной живописи: его домашнее собрание картин и акварелей — целый музей, в котором есть Петров-Водкин, Филонов!
