Пу И - Последний император
Как и мои китайские наставники, он считал за честь быть награжденным мною. Когда я ему пожаловал шарик первого класса, он специально сшил себе полный комплект придворной одежды цинского двора. В этой одежде он позировал перед фотокамерой, стоя у входа в свою загородную дачу в горах Сишань возле сделанной моей рукой надписи: "Кабинет, где наслаждаюсь безмолвными горами", а потом раздаривал эти фотографии родственникам и друзьям. Департамент двора снимал для этого холостяка в районе ворот Дианьмэнь дом в китайском стиле с четырьмя соединяющимися двориками, который Джонстон обставил строго, как жилище сановника Цинской династии. При входе, в нише ворот, можно было увидеть четыре надписи черными иероглифами по красному фону — так называемые надписи на воротах. По одну сторону было написано: "Компаньон дворца Юйцингун" и "Удостоен разрешения ездить на носилках с двумя носильщиками". На другой стороне надписи гласили: "Награжден шариком первого класса" и "Разрешено носить соболью куртку". Всякий раз, получая большую награду, он обязательно писал мне благодарственное письмо.
Джонстон придумал себе литературный псевдоним — Чжи Дао, использовав фразу из "Лунь Юй": "Ученик оттачивает свою волю в Дао". Вернувшись в Англию, в своем доме он в специальной комнате выставил подаренные мной вещи, свою дворцовую одежду, шапки и прочее. А на купленном для себя маленьком острове вывесил государственный флаг Маньчжоу-Го, стремясь выразить тем самым свою преданность китайскому императору. Однако сблизило нас, учителя и ученика, прежде всего его терпение. Этому вспыльчивому шотландцу, конечно, нелегко было с таким учеником, как я. Однажды Джонстон принес мне иностранный иллюстрированный журнал, содержащий фотографии, посвященные Первой мировой войне, в основном фотографии самолетов, танков и орудий союзных государств. Меня захватили эти новые "игрушки". Он увидел мою заинтересованность и, показывая фотографии, разъяснял мне, каково назначение танков, чьи самолеты лучше, как храбры солдаты союзных армий. Сначала я слушал с большим удовольствием, но, как всегда, через некоторое время мне это надоело. Я взял коробку для нюхательного табака, высыпал табак на стол и пальцем начал рисовать на нем цветочки. Ни слова не говоря, Джонстон убрал журналы и стал ждать, когда я закончу. Так он прождал до конца урока. В другой раз он принес мне заграничные конфеты. Красивая и легкая железная коробочка, серебряная бумажная обертка, фруктовый аромат конфет привели меня в восторг. Джонстон стал объяснять, как химическим способом получают этот аромат, рассказывал о том, как машины делают ровные квадратики конфет. Я ничего не понимал и не хотел понимать. Съев две конфеты, я вспомнил о муравьях и побежал во двор. Мне захотелось, чтобы и они отведали вкус химии и машин. Почтенный шотландец убрал конфеты и коробку и остался ждать меня.
Со временем поняв, как трудно Джонстону заниматься со мной, я стал проявлять интерес к учебе: мне не хотелось его огорчать. Джонстон обучал меня не только английскому языку, вернее, английский язык был не главным. Мой английский наставник больше внимания обращал на то, чтобы воспитать меня похожим на английского джентльмена. В тот год, когда мне было пятнадцать лет, я решил одеваться точно так, как он, и попросил евнуха купить мне в городе европейскую одежду. Я надел странный костюм, который был мне необычайно велик, а галстук, как веревку, повязал поверх воротника. Когда в таком виде я появился во дворце Юйцингун, Джонстон велел мне немедленно вернуться и переодеться. На следующий день он привел с собой портного, который снял с меня мерку и сшил английский костюм. Позднее Джонстон говорил мне:
— Чем надевать костюм не по фигуре, уж лучше носить традиционный халат. А в одежде, купленной в магазине, ходят не джентльмены, а… — но кто именно, он не досказал.
— Если ваше величество когда-либо появится в Лондоне, — говорил он мне, — вас будут постоянно приглашать на чай. Это довольно важные светские встречи, и проводятся они в большинстве случаев в среду. Там можно встретить членов палаты лордов, ученых, знаменитостей, а также различных людей, которых вашему величеству необходимо видеть. Одежда не должна быть слишком строгой, чрезвычайно важны манеры. Нельзя пить кофе как кипяток и есть печенье как простой хлеб; нельзя звенеть вилками и ложками — все это считается неприличным. В Англии кофе и печенье — нечто освежающее, а не только еда…
Но я не мог запомнить все наставления Джонстона. Часто, кушая печенье, я начисто забывал его предостережения, однако самолеты и пушки в иллюстрированных журналах, заграничные конфеты и западная цивилизация, отложившая отпечаток на церемонию чайных приемов, все же оставили в моей душе глубокий след. Именно с рассматривания иллюстрированных журналов, рассказывавших о Первой мировой войне, возникла у меня страсть к чтению иностранных журналов. Прежде всего меня поражали помещенные в них объявления. По журнальным образцам Департамент двора купил для меня иностранную мебель. Во дворце Янсиньдянь был сделан деревянный пол, а столик из красного сандалового дерева с медными украшениями на кане я велел сменить на столик, покрытый масляной краской, с белыми фарфоровыми ручками. Комната после этого приобрела весьма странный вид. Подражая Джонстону, я накупил себе всякой мелочи: карманные часы, цепочку для часов, перстни, английские булавки, запонки, галстуки и т. п. Я попросил его придумать для меня, моих братьев и сестер, императрицы и наложницы иностранные имена. Меня звали Генри, а Вань Жун — Элизабет. Целыми днями, подражая Джонстону, я вел разговоры с моими со-учениками на смешанном китайско-английском языке.
— Вильям (имя Пу Цзе), отточи мне скорее pencil (карандаш)!.. Хорошо, положи на table (стол)!
— Артур (имя Пу Цзя), today (сегодня) после обеда пусть Лили (имя младшей сестры) и другие приходят hear (слушать) иностранную военную музыку!
Мне доставляло удовольствие говорить так. А слушавший это наставник Чэнь Баошэнь хмурил брови и закрывал глаза, словно у него болели зубы.
Короче говоря, все в Джонстоне казалось мне лучше, чем у других. Даже запах нафталина от его одежды казался мне душистым. Джонстон заставил меня поверить в то, что самые умные и самые цивилизованные люди живут на Западе и самый образованный среди них — он. Боюсь, он и сам не ожидал, что сможет оказать на меня такое огромное влияние. Его шерстяная одежда поколебала в моих глазах достоинства любого китайского шелка и сатина, а при виде автоматической ручки в его кармане я стыдился того, что китайцы пишут кистью на бумаге ручной выделки. С тех пор как он однажды привел во дворец английский военный оркестр и устроил концерт, китайские струнные инструменты перестали ласкать мой слух, и даже древняя церемониальная музыка почти утратила для меня свою величественность. Косу я остриг только потому, что Джонстон смеялся над косами китайцев, называя их свиными хвостиками.
