M. БОК - ВОСПОМИНАНИЯ 0 МОЕМ ОТЦЕ П. А. СТОЛЫПИНЕ
Когда я в первый раз так вблизи увидала эту чарующую улыбку и глаза — глаза Марии Федоровны, но еще более лучистые, манящие и горящие каким-то мистическим блеском, я совсем подпала под очарование всей личности царя.
Потом был завтрак за маленькими столиками в огромной зале дворца.
Я за эту зиму в Петербурге мало кого успела узнать, так что большинство присутствующих были мне не знакомы: заметила я крупную фигуру моего бывшего кумира, графа Витте, темным пятном выделяющуюся на фоне блестящих мундиров, заметила я председателя Государственной Думы Головина.
Сама я сидела рядом с министром путей сообщения князем Хилковым, необыкновенно милым старичком, разговор с которым принял довольно неожиданный оборот.
Мы, не помню, с чего это началось, стали говорить о бессмертии души, об ангелах и духах зла, о будущей жизни. Кругом стоял гул голосов, веселый смех, блестело золото мундиров и брильянты дам. В парадных красных ливреях бесшумно сновали между столами лакеи, разнося блюда и вина… а я к концу завтрака перестала даже смотреть по сторонам, всецело поглощенная разговором с моим старичком-соседом, на темы духовного, высшего порядка, и расстались мы весьма довольные друг другом.
Глава XXII
До лета пришлось мне присутствовать еще на двух крайне интересных заседаниях Думы, на которых выступал мой отец.
В первых числах мая был у папá лидер правых граф Бобринский, который явился специально для того, чтобы предупредить его о том, что правые члены Государственной Думы, под его водительством, намерены внести запрос правительству, правильны ли слухи о том, что на государя императора готовилось покушение, предотвращенное полицией.
В назначенный день мы с мамá отправились в Государственную Думу. Сразу почувствовалась напряженная, нервная атмосфера, характерная для «больших дней». Публики масса. Бросаются в глаза пустые скамьи отсутствующих левых депутатов.
На трибуну входит граф Бобринский и просит моего отца поделиться с Думой всем известным ему о предотвращенном покушении. Свой ответ папá начинает с того, что, хотя подобный вопрос и не входит в компетенцию Государственной Думы, так как в данном случае нет злоупотребления со стороны власти, но так как более, чем понятно волнение русских людей при мысли о возможности покушения на особу государя императора, он не отказывается дать на предложенный вопрос исчерпывающий ответ.
Да, действительно, уже в январе было открыто сообщество, разрабатывающее план покушения на жизнь государя императора, великого князя Николая Николаевича и целого ряда высших должностных лиц. Весь состав участников арестован.
Мой отец сходит с трибуны, в зал входят толпой левые депутаты и занимают свои места. Тут же они подают запрос правительству на имя министра юстиции об обыске чинами полиции квартиры депутата Озоля..
По сведениям полиции, на этой квартире собиралась особая военно-революционная организация, поставившая себе целью пропаганду в войсках и поднятие военного бунта.
После обыска полицией были отпущены находившиеся на квартире члены Государственной Думы, остальных же присутствующих арестовали.
Выслушав этот запрос министру юстиции, снова поднялся папá, пожелавший лично ответить левым; и, со свойственной ему одному энергией и ясностью, сказал он тут ставшую знаменитой речь.
Он сказал, что все действия полиции он берет под свою защиту, что они законны, так как Петербург находится на положении усиленной охраны, что не его вина в том, что члены Государственной Думы находят нужным участвовать в военно-революционных организациях и кончил речь решительным заявлением о том, что выше депутатской неприкосновенности он ставит охрану государства,
Непосредственно после этой речи вносится в Государственную Думу предложение правительства о снятии неприкосновенности с депутатов социал-демократической партии.
И речь моего отца, и последнее предложение, произвели на всех несравнимо сильное впечатление: ясно сознавалось, что участь Государственной Думы предрешена, что мирная работа с ней немыслима.
Не мог этого не сознавать и мой отец, несмотря на свое горячее желание какими-нибудь путями дойти всё же до возможности общей работы. Всему его существу претила мысль об изменении выборного закона, как о действии противозаконном, но другого пути не оставалось.
Если подобное нарушение закона могло вызвать недовольство в массах, то не меньше недовольства родили бы постоянные роспуски Государственной Думы. Вопрос был очень трудно разрешим и очень мучил моего отца, который много об этом говорил в кругу родных и близких.
Глава ХХIII
Папá очень утомился от этой зимы: ведь какие нужны были силы, чтобы выполнять свой огромный ежедневный труд, в нервной атмосфере, созданной Государственной Думой, вечно под угрозой покушений. И это после страшного потрясения, перенесенного осенью. А каждая минута отдыха в семье была отравлена видом своей искалеченной дочери.
Стало тепло, деревья зеленели, хотелось воздуха, простора и солнца и никого из нас, деревенских жителей, не могли удовлетворить прогулки по «Klein» и «Gross Sibirien». Так что, когда нам папá сказал, что государь предложил ему провести лето с семьей в Елагином дворце, то восторгу нашему не было предела.
Мы часто ездили кататься на острова и всегда любовались прелестным дворцом на Елагином острове. Очаровательное белое здание издали ласкало взор своими классическими линиями, своими стройными колоннами. Приветливо шумели вокруг него вековые высокие деревья, и прелестью давнишних дней веяло от флигелей, лужаек и конюшен, окружающих дворец.
Можно себе представить, каким наслаждением было переселиться туда после жизни в Зимнем дворце!
Несмотря на свой большие размеры Елагин дворец оказался очень уютным и, не проведя в нем и недели, мы стали себя чувствовать так, будто этот дом нам годами знаком и дорог.
Внизу находился очень красивый овальный белый зал с хорами, гостиные, кабинет и приемная папá, а также две всегда запертые комнаты, в которых живал раньше Александр III. Наверху маленькая гостиная и все спальни, а еще выше домовая церковь и две комнаты для приезжающих.
За последнее десятилетие никто из царской семьи в Елагином не жил, а раньше там любил иногда жить император Александр III и императрица Мария Федоровна, и там давались небольшие балы.
Как-то поразительно скоро обжились мы на новом месте. Конечно, Колноберже забыто не было: оно навсегда оставалось родным, «нашим», ни с чем не сравнимым домом, но и тут было очень хорошо; и взрослые, и дети — все были в восторге.
