Иван Стаднюк - Человек не сдается
Где-то в потайном уголке души Любы теплилась надежда, что профессор вернет ей зрение. С этой надеждой легче было жить. Вот только Наташа... Милая Наташенька! Она все время старается утешить Любу... Не надо!.. В утешениях подруги, в ее робком голосе сквозили жалость и неверие в то, на что так надеялась Люба...
В палату часто заходил ассистент профессора. Люба угадывала его по шаркающим шагам, резкому запаху тройного одеколона, по нарочито уверенному голосу.
- Только не хандрить! - говорил ассистент. - Профессор соорудит вам такие глаза, что ни один парень не устоит...
Ох, зачем ее утешают? Ведь от этого еще труднее. К тому же Люба и не собиралась хандрить. Обида на судьбу, на нелепый случай еще не означала, что упали ее душевные силы. В коридоре раздались шаркающие шаги, потом в палате запахло тройным одеколоном.
- Как чувствует себя больная? - спросил ассистент. В его голосе Люба уловила что-то такое, что заставило насторожиться.
- Будете снимать повязку? - дрогнувшим голосом отозвалась Люба.
- Повязку? - деланно удивился ассистент. - Прошу в кабинет. Сейчас посмотрим, в каком состоянии ваши глаза. Может, скоро и снимем.
Люба поняла, что наступило время, когда выяснится результат операции, когда решится ее судьба.
Наташа вела Любу по длинному коридору, и Люба чувствовала, как в мелкой дрожи бьется рука подруги. Когда вошли в кабинет профессора, Наташа заметила, что две санитарки, проверявшие, как закрываются темные шторы на окнах, вдруг замерли на месте.
Наташа взволнованно глядела на профессора, на санитарок. Усталое немолодое лицо профессора озабоченно. Он строго посмотрел на Наташу и приложил к губам палец. Затем обратился к Любе:
- Здравствуй, героиня!.. Не надоела тебе еще повязка?
Люба повернула к профессору забинтованное лицо, как бы намереваясь взглянуть ему в глаза, и выжидающе застыла в таком положении. Потом робко спросила:
- Скажите, профессор, это уже?..
- Нет, нет, мы только посмотрим, - ответил торопливо профессор. Медицина спешки не любит.
- Вы боитесь сказать мне правду?
- Не говори глупостей, садись!.. Не люблю экзальтированных девиц.
Но почему дрожат руки ассистента, снимающие повязку? И Наташа молчит...
- Открой глаза! - приказал профессор.
Люба почувствовала, что повязки на глазах нет, что непослушно открылись веки с обстриженными ресницами... Но глухая темнота не расступается, Люба ничего не видит...
31
Декабрь 1941 года. Шестой месяц идет война.
Младший политрук Петр Маринин возвращался из госпиталя на фронт...
Тяжело груженная пятитонка неслась по шоссе, непривычно оживленному для дневного времени. Грузовики со снарядами, тягачи с пушками, колонны танков, цепочки пехоты по обочинам - все это двигалось в том же направлении, куда ехал, сидя в кабине рядом с шофером пятитонки, Петр.
Упрямо продиралось сквозь стремительно несущуюся по небу рваную кисею туч обескровленное солнце. Стыли в морозном воздухе заиндевелые сосны Подмосковья. Зима сковала землю. Зиму сковала война. Поперек заснеженного шоссе - узкий проезд в частоколе ежей из сваренных рельсов и в стене из мешков с песком. Ежи, перемахнув через кюветы в разные стороны, схлестывались с линией проволочных заграждений и убегали в белесую хмурь поля.
Давно остались позади Химки. Шоссе было все таким же запруженным, и Петр опасливо посматривал сквозь боковое стекло в мглистое небо.
- Не бомбят? - спросил он у молчаливого немолодого шофера с потемневшим от усталости лицом и воспаленными глазами.
- Отбомбились, - коротко простуженным голосом ответил тот. - Теперь сами на брюхе ползают под нашими бомбами.
Петру хотелось расспросить шофера о делах на фронте: ведь уже второй день идет наступление. Но шофер был не из разговорчивых. И Маринин начал читать на пробегавших мимо машины фанерных щитах надписи, звавшие не щадить жизни в борьбе с фашистскими захватчиками.
Вправо и влево от шоссе, по унылому заснеженному полю, тянулись уходящие вдаль все новые линии железных ежей, опутанных колючей проволокой. Местами громоздились пирамидальные глыбы железобетона - тоже противотанковые препятствия.
Петр перенесся мыслями в Москву. Только сегодня на рассвете приехал он в столицу, и она уже позади. Шумно вздохнув, Маринин поморщился... Досадно. И нужно же было так случиться, что пассажирский поезд, которым он ехал из тылового госпиталя, на двое суток опоздал! Уступал дорогу воинским эшелонам, спешащим на фронт. А Петр не догадался где-нибудь на станции зайти в военную комендатуру и поставить на предписании отметку, что задерживается он не по своей вине.
В Москве его остановил комендантский патруль, потребовал документы. Затем объяснения в комендатуре, сердитый, раздраженный голос майора, рассматривавшего его направление из госпиталя, подозрения в том, что он, младший политрук Маринин, умышленно не спешит на фронт. Нечего было и думать о том, что ему удастся повидаться в Москве с Любой Яковлевой...
Наконец-то он нашел ее. С благодарностью подумал о незнакомом городе Бугуруслане, в котором находилось Центральное справочное бюро. Узнав, что существует такое, Петр из госпиталя написал туда письмо, надеясь узнать, удалось ли выехать из Киева его старшему брату с семьей. И получил ответ: брат в Ридере Восточно-Казахстанской области. Наладилась переписка. Брат сообщил Петру адрес Любы Яковлевой. Она разыскала его тоже через справочное бюро. Спрашивала о нем, Пете, писала, что встречалась с ним за Минском, слышала о его гибели, но не верила в нее. Надеялась, сама не зная на что.
А сердитый майор из комендатуры выговаривал Петру за опоздание и грозился трибуналом. В это время привели еще двух задержанных командиров. Они приехали в Москву тем же поездом, что и Петр Маринин. Недоразумение стало очевидным, и майор сменил гнев на милость. Петр даже осмелился спросить у него, не знает ли он, где находится клиника известного профессора-окулиста, и объяснил, что ему очень нужно справиться о здоровье одной медсестры. Майор подозрительно покосился на Петра и начал кому-то звонить по телефону.
- Медсестра Яковлева находится у вас на излечении? - наконец спросил он в телефонную трубку.
Петр затаил дыхание, не спуская глаз с усталого лица майора, которое было совсем не злым.
- Переключите, пожалуйста, - сказал майор и протянул телефонную трубку Петру. - Садитесь, можете поговорить. Сейчас соединят с тем отделением, где находится она.
И Петр услышал знакомый грустный голос Любы...
Он не мог толком припомнить, что говорил ей, что она отвечала. Все как во сне. Голос его скованный, деревянный; совсем не такой представлялась ему встреча с Любой.
