Борис Соколов - Ленин и Инесса Арманд
Предложение, написанное по-французски, несомненно, относится к проведенному им «расставанию». Очевидно, в одном из писем Инесса ругала себя за излишнюю страстность в том послании, что отправила Ильичу в конце 1913 года. И тот ее утешал.
Но вот другое письмо. Ленин писал его Инессе в начале июля 1914 года, вскоре после расставания с Елизаветой К.: «Никогда, никогда я не писал, что я ценю только трех женщин. Никогда!!! Я писал, что самая моя безграничная дружба, абсолютное уважение и доверие посвящены только 2–3 женщинам. Это совсем другая, совсем-совсем другая вещь.
Надеюсь, мы увидимся здесь после съезда и поговорим об этом. Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой) все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями. – И так далее…) Пожалуйста, привези все письма, приезжай сама и поговорим об этом».
Из-за начавшейся войны Инессе не удалось приехать в Поронин. И мы не знаем, вернула ли она когда-нибудь Ленину его письма. А те три женщины, которых упоминает Ильич, это, скорее всего, – Надежда Крупская, Елизавета К. и Инесса Арманд. Но почему Ленин на этот раз говорил неопределенно и неуверенно: две-три? Возможно, потому, что к тому моменту уже кто-то из женщин утратил безграничную дружбу, абсолютное уважение и доверие, а, быть может, и любовь вождя. Это могла быть либо Крупская, либо Елизавета К.
И уже в середине июля во вполне деловом, на первый взгляд, письме к Инессе, где речь идет о докладе ЦК, который Арманд должна была огласить в Брюсселе перед Международным Социалистическим Бюро, Ильич вдруг переходит к совсем лирическим рассуждениям (по-английски): «О, мне хотелось бы поцеловать вас тысячи раз, приветствовать вас и пожелать успехов: я вполне уверен, что вы одержите победу». Это слишком уж походит на признание влюбленного. Хотя дальше, тоже на английском, опять чисто деловые вопросы – что все расходы будут оплачены из партийной кассы, когда нужно прибыть в Брюссель и т. п.
Инесса должна была убедить Международное Социалистическое Бюро, что только большевики представляют собой российскую социал-демократию, а другие фракции не пользуются никакой поддержкой со стороны рабочих и не заслуживают никакого доверия. Ленину необходимо было международное признание своего лидерства. Но не только. От признания большевиков единственными представителями российской социал-демократии зависела передача только им всех «держательских» денег из наследства Шмита, находившихся в распоряжении МСБ. И докладу Инессы Ильич придавал большое значение. Очень надеялся, что та, кто его любит и кого он любил, не подведет. В том же письме Ленин особо подчеркивал: «Я уверен, что ты из числа тех людей, кои развертываются, крепнут, становятся сильнее и смелее, когда они одни на ответственном посту».
Теперь Владимир Ильич не возражал, чтобы Инесса находилась рядом с ним и Крупской. Тем более, что с Надеждой Константиновной у Инессы сохранялись прекрасные отношения. Так, весной 1914 года Арманд шутливо корила Крупскую: «Как ты давно не писала мне, дорогая! Как тебе не стыдно забывать меня и не писать! Пиши поскорее!»
Осенью 1914 года все трое опять встретились в Берне. Надежда Константиновна вспоминала об этом совершенно спокойно, в идиллическом описании швейцарской природы никак не обнажая внутренний драматизм ситуации: «Жили на Дистельвег – маленькой, чистенькой, тихой улочке, примыкавшей к бернскому лесу, тянувшемуся на несколько километров. Наискосок от нас жила Инесса, в пяти минутах ходьбы – Зиновьевы, в десяти минутах – Шкловские. Мы часами бродили по лесным дорогам, усеянным осыпавшимися желтыми листьями. Большею частью ходили втроем – Владимир Ильич и мы с Инессой. Владимир Ильич развивал свои планы борьбы по международной линии. Инесса все это горячо принимала к сердцу. В этой развертывавшейся борьбе она стала принимать самое непосредственное участие: вела переписку, переводила на французский и английский языки разные наши документы, подбирала материалы, говорила с людьми и пр. Иногда мы часами сидели на солнечном откосе горы, покрытой кустарниками. Ильич набрасывал конспекты своих речей и статей, оттачивал формулировки, я изучала по Туссену итальянский язык. Инесса шила какую-то юбку и грелась с наслаждением на осеннем солнышке…»
Подозреваю, что частенько Ильич и Инесса гуляли вдвоем, без Крупской. И тогда речь наверняка шла не только о международном положении и перспективах российской социал-демократии. Хотя и об этом тоже. Как мы уже убедились на примере Елизаветы К., даже беседуя с любимой женщиной, Ленин не мог обойтись без проблем классовой борьбы. Правда, фиаско с Лизой могло чему-то научить Ильича. Не исключено, что их «тет-а-теты» с Инессой проходили иначе. Говорили о вещах отвлеченных, о любви, целовались, обнимались…
В марте 1915 года Крупскую постигло горе. У нее умерла мать. Надежда Константиновна со светлой грустью вспоминала о Елизавете Васильевне: «Была она близким товарищем, помогавшим во всей работе… Вела хозяйство, охаживала приезжавших и приходящих к нам товарищей… Товарищи ее любили. Последняя зима была для нее очень тяжелой. Все силы ушли. Тянуло ее в Россию, но там не было у нас никого, кто бы о ней заботился. Они часто спорили с Владимиром Ильичом, но мама всегда заботилась о нем, Владимир был к ней тоже внимателен. Раз как-то сидит мать унылая. Была она отчаянной курильщицей, а тут забыла купить папирос, а был праздник, нигде нельзя было достать табаку. Увидал это Ильич: «Эка беда, сейчас я достану», и пошел разыскивать папиросы по кафе, отыскал, принес матери. Как-то незадолго уже до смерти говорит мне мать: «Нет, уж что, одна я в Россию не поеду, вместе с вами уж поеду». Другой раз заговорила о религии. Она считала себя верующей, но в церковь не ходила годами, не постилась, не молилась, и вообще никакой роли религия в ее жизни не играла; но не любила она разговоров на эту тему, а тут говорит: «Верила я в молодости, а как пожила, узнала жизнь, увидела: такие это все пустяки». Не раз заказывала она, чтобы, когда она умрет, ее сожгли. Домишко, где мы жили, был около самого бернского леса. И когда стало греть весеннее солнце, потянуло мать в лес. Пошли мы с ней, посидели на лавочке с полчаса, а потом еле дошла она домой, и на другой день началась у нее агония. Мы так и сделали, как она хотела, сожгли ее в бернском крематории. Сидели мы с Владимиром Ильичом на кладбище, часа через два принес нам сторож жестяную кружку с пеплом и указал, где зарыть пепел в землю». Мать Крупской умерла 11/24 марта 1915 года. Может быть, потому и просила сжечь ее после смерти, что надеялась: когда-нибудь перенесут ее останки на родину. Урну-то перевозить за тридевять земель все же легче, чем гроб. И, действительно, в 1969 году по постановлению ЦК КПСС ее прах был перенесен из Берна в Ленинград.
