Николай Шуткин - «АВИАКАТАСТРОФЫ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ»
– Ничего смертельного, Боря, летать будешь, – сделал заключение Юрий Волчков. Другие курсанты, бросив мыться, колготились вокруг старшины, лежавшего на животе.
– Ну, Гаврилов, выживу – сгною, – ворчал старшина.
Краснощекий весельчак Фомин, натерпевшийся от старшины всяких наказаний, с издевкой похлопывал по голому заду обидчика, успокаивал:
– Вы нас больше наказывали, а мы ходим живые, а тут чуть кипятка плеснули и вы умирать! Все равно на табуретах сидеть запрещаете, а ходить можно и с обожженным задом.
– Да, Фомин, знаешь как больно. Лучше бы Гаврилов тобой дыру закрыл.
– Ну, старшина, вы хватили! Как же я летать-то стал бы? На парашюте с обожженным задом не усидишь.
– Ладно, ладно, вылечусь – я вам припомню, – не унимался старшина.
– А я, старшина, совсем ни при чем, – совал свой зад старшине Гаврилов. – Кляп сам выскочил и, видишь, как меня оглоушил?
– Убирайся ты к черту со своей шишкой, – примирительно стонал старшина.
После бани старшина Шлячко попал в больницу. Борис ходил героем – уложил грозу курсантов на больничную кровать. Радость была не долгой. Ретивые комсомольцы собрали комсомольское собрание, где спросили Гаврилова:
– Почему ты закрылся от кипятка голым задом командира.
– Когда я наливал воду в шайку, – пояснял Борис, – придерживался рукой за деревянный кляп, вбитый вместо крана, а когда повернулся спиной к крану, то почувствовал пушечный удар в зад. От боли и неожиданности выронил таз и упал на руки. В тот момент струя кипятка, словно электросварка жиганула по всему, что находится сзади. С криком бежал на четвереньках метра три. На мой вопль прибежал старшина, которого в пару я не узнал и машинально, вскочив на ноги, обнял как родного и прикрыл им от фонтана остальных курсантов. Во-первых, старшина всегда останется старшиной, а я будущий командир и меня он должен спасать, а не я его, – закончил Гаврилов.
Пока шло разбирательство, Гаврилов, вместо самолета, восседал на бочке, управляя норовистым гнедым, подвозя воду из поселка Модртовщина к столовой аэродрома.
Командир полка полковник Семаго изучил дело Гаврилова. Командир эскадрильи, майор Ковалев, рассказывал, как Семаго долго смеялся, а потом бросил «дело» в урну и разрешил курсанту продолжать полеты.
ЧЕРНЫЕ ДЬЯВОЛЫ
Мороз бешеный, но погода в Николаевске-на-Амуре на славу. Мы собираемся вылетать в Нелькан. Выруливаем с включенными АНО под загрузку и заправку в утренней темноте. Пока утрамбовываем в баки максимум горючего (лететь-то без посадки минимум часов пять), грузчики привозят на машине ящики с копченой колбасой, забрасывают в фюзеляж. Задание на полет подписано, сопроводительные ведомости с грузовыми документами на борту, можно трогаться в путь. Авиатехник сливает отстой бензина, подписываем ему карту-наряд, запускаем двигатель и спешим на старт.
В час сорок две минуты московского времени лыжи самолета отрываются от полосы, и мы уходим в морозное небо. Вскоре занимаем эшелон 1950 метров по минимальному давлению 771 миллиметр ртутного столба.
Горизонт на сотни верст светло-синий с оранжевым оттенком. Солнце еще спрятано за Татарским проливом, но лучи его высвечивают высокие горы, на двести километров и более.
Слышим доклады «Взлет произвел» нескольких самолетов, тоже спешащих в Аяно-Майский район.
До залива Николая путевая скорость равна 170 километрам. Маловато! Подворачиваю вправо на мыс Укурунру, и жмем морем. В случае отказа двигателя – есть куда приземлиться и колбасы 850 килограммов – не умрем. Зато сократим время полета больше чем на час. Тонна-километры остаются те же, ведь пишем в бортжурнале будто летим над сушей, но растет производительность и экономия бензина.
Оставляем оправа Шантарские острова, пересекаем остров Феклистов и держим курс прямехонько на мыс Укой – это самое короткое расстояние на Нелькая.
С северной стороны островов Птичий и Утичий наблюдаются большие разводья черной, как смоль, воды. От воды потягивает парок. У земли ветер западный, на нашей высоте северо-восточный 20 км/час.
Над сушей самолет вздрагивает от восходящих потоков воздуха и напряжение увеличивается. Невольно прикидываешь время полета до берега. Винт изменяет число оборотов, следовательно – меняется монотонность звука, и невольно замирает сердце: вдруг что с двигателем, ведь он один на АН-2. Не дай Бог начнет дергаться стрелка давления масла! Тут уж нервы, как струна.
Мы хорошо помнили случай с командиром Зубаревым. Летел он на высоте 600 метров над морем и между берегом и Шантарскими островами вдруг упало давление масла до «О», как потом выяснилось, по причине его выбивания через лопнувший маслорадиатор. Под колесами самолета барражировали огромные косатки, как бы поджидая Витино тело на скромный завтрак. Зубареву повезло: он дотянул до Аяна и, уже на пробеге, двигатель заклинило.
У меня тоже были два оригинально-шоковых случая. Наши экипажи часто встречали в Охотском море неизвестные подводные лодки, летающие шары, и слегка побаивались встречи с ними. С двенадцатью пассажирами шпарили мы с командиром Сучковым через море. Вдруг справа раздалась мощная пулеметная очередь в упор, в кабину. Саша стремглав выпрыгнул в салон к пассажирам, я не успел. Придя в себя мы поняли, что в нас никто не стрелял, просто замерз редукционный клапан и шестьдесят атмосфер воздуха шандарахнуло словно из пушки. Саша раньше летал на Сахалине на МИГ-15 и подумал, что японцы его подкараулили. Пассажиры, забыв про море, хохотали, слушая оправдания командира.
Как-то в ноябре, при сильном встречном ветре с Игорем Чирковым резали трассу на Нелькан. Мне накануне пришлось долго летать ночью. Взлетел, прямо скажу, не выспавшись, а над морем монотонный звук двигателя сморил окончательно. Погода стояла ясная, но море штормило несусветно. Волны, словно белые барашки, накрывали все море. Неожиданно раздались резкие удары по фонарю кабины.
– Петрович! – крикнул Игорь.
Я встрепенулся:
– Что такое?
Какая-то дубина выпрыгнула из движка, промолотила но кабине и снова спряталась. До ближайшего берега, куда ни кинь, лететь минут двадцать. Я еще не успел ничего сообразить, как это что-то снова метнулось из-под капота и, словно черт кулачищем, начало лупить по всему фонарю, прыгая в диком танце. Резко даю левой ноги, чтобы рассмотреть происходящее, но черный змей, вильнув хвостом, исчез под капотом. Меняюсь с Игорем креслами, беру струбцину – металлическую трубку метровой длины с крюком на конце, открываю правую форточку и жду… Черный змей вылетел, и я удачно зацепил его крюком, прижав к капоту, а потом тихонько втащил в форточку сначала конец, потом и весь длинный резиновый уплотнительный жгут. Страху он нам нагнал много.
