Игорь Князький - Нерон
Когда читаешь об уличных похождениях молодого Нерона, непременно вспоминаешь, что в истории он совсем не одинок. На протяжении веков немало монархов, даже в более солидном возрасте, но чаще все же в таком же юном, жестоко безобразничали на ночных улицах своих столиц, доставляя множество неприятностей своим ни в чем не повинным подданным. Гарун аль-Рашид, прогуливавшийся по ночному Багдаду в переодетом виде и совершавший добрые дела, — историческое исключение. Обычно монархи-гуляки вели себя в подобных случаях просто отвратительно. Вовсе не обязательно думать, что они здесь старались уподобиться Нерону, хотя иные были начитаны и могли знать о его ночных похождениях в молодые годы. Скорее их вдохновляли на сомнительные «подвиги» те же чувства, что и римского цезаря: жажда острых ощущений, желание дать выход переливающейся через край юношеской энергии, каковую в дневное время так сковывали придворные условности, и, главное, упоение своей безнаказанностью. Последнее — главное и самое постыдное во всех подобных историях во все времена.
Можно привести наиболее знаменитые исторические анекдоты о монархах — ночных проказниках. Проспер Мериме в самой знаменитой своей новелле «Кармен» рассказывает о кастильском короле Педро Жестоком, который обожал шататься по ночной Севилье в поисках приключений и однажды даже совершил убийство. Король, однако, был опознан одной старушкой, бывшей случайной свидетельницей трагедии и сообщившей об этом начальнику ночной стражи. Когда тот докладывал королю о ночном происшествии, то Педро Жестокий как ни в чем не бывало потребовал покарать убийцу по закону, то есть обезглавить. Остроумный и смелый начальник стражи буквально исполнил королевский указ: на месте преступления была выставлена отпиленная голова королевской статуи. Согласно народному преданию, король оценил поступок находчивого стража закона и не покарал его за очевидную дерзость.
Развлекался ночными прогулками по Парижу инкогнито французский король Карл IX, правда, главное свое ночное действо он совершил в ночь на 24 августа 1572 года в канун праздника святого Варфоломея…
«Последний викинг», воинственный шведский король Карл XII, до того как обнаружил в себе талант великого полководца, обожал, пропьянствовав день, бродить по ночному Стокгольму, бить стекла и пугать спящих горожан, что можно считать относительно безобидным развлечением.
За разбитие оконных и витринных стекол средь бела дня в начале XIX века в столице подвластного Французской империи Наполеона I королевства Вестфалии был задержан сильно нетрезвый человек. К изумлению полицейских он оказался… королем Вестфалии Жеромом Бонапартом, родным братом великого императора.
Подобных примеров можно привести еще немало. Получается, что Нерона должно считать своего рода зачинателем традиции хулиганских выходок монарших особ на улицах своих столиц на протяжении по меньшей мере восемнадцати столетий.
Если обратиться к истории театральных побоищ, то здесь тоже легко увидеть первое историческое проявление буйств поклонников тех или иных артистов, тех или иных спортивных команд, от которых будут временами стонать не только стадионы, но и города Европы и Латинской Америки уже в XX и XXI веках. Впрочем, такая историческая преемственность деяний молодого Нерона вовсе не оправдывает.
Стоит подчеркнуть, что уличные ночные буйства молодого Нерона происходили в самые лучшие годы его правления, традиционно именуемые «золотым пятилетием». Империя тогда действительно процветала, и римляне не воспринимали трагически прескверное ночное поведение нового цезаря. Советники принцепса уверенно держали в руках кормило власти, должным для державы образом его направляя. Потому-то выходки Нерона не воспринимались еще как хотя бы та самая ложка дегтя, способная испортить бочку меда. Да и были они недолги. Вскоре, пресытившись ночными похождениями на улицах Рима, Нерон предпочел им любовные утехи в покоях Палатинского дворца, в чем много более преуспел. Сенека и Бурр, фактические правители Римской империи в эти годы, вполне удовлетворялись невмешательством Нерона в государственные дела и его послушному следованию в таковых их премудрым советам. В отличие от стороны нравственной на то они не обращали должного внимания.
Подвергать сомнению подлинность исторических сведений о безнравственном характере развлечений Нерона не приходится. То, что сообщают Дион Кассий, Тацит и Светоний, прекрасно согласуется и выстраивается в достаточно четкую и ясную картину. Отдельные факты, правда, могут вызвать сомнение. Сложно поверить в изнасилование Нероном весталки Рубрии, о чем сообщает Светоний.[145] Такое поругание жрицы богини Весты влекло за собой не только кару самой весталки, каковую подлежало заживо поместить в специальную камеру и засыпать выход из нее землей за нарушение обета целомудрия. Преступником считался и покуситель на жрицу. Для него было предусмотрено только одно наказание — смерть. Скрыть подобную историю было бы невозможно, и представить в извиняющем Нерона виде, пусть и очевидно лживом, но внешне имеющим некое правдоподобие, подобно истории с убийством Агриппины, совершенно нереально. Исходя из склонности Нерона играть любые роли, можно, конечно, предположить, что он изобразил собою бога Марса, овладевшего весталкой Реей Сильвией, следствием чего, как было известно каждому римлянину, стало рождение божественных братьев Ромула и Рема. Может быть, такого рода представление, бывшее, скорее всего, имитацией с участием настоящей весталки Рубрии и Нерона, изображавшего, возможно, вполне натуралистически, бога Марса, и послужило основой разговоров об изнасиловании цезарем служительницы Весты. Но это лишь наше предположение…
Нельзя не отметить следующее: оргии Нерона, подобно его же уличным буйствам в юношеские годы, не подорвали его престижа в народе. Празднества, подобные устроенному Тигелином в 64 году, были очевидной редкостью, да и участвовавшие в нем делали это никак не вопреки своим нравственным устоям. На фоне же массового разврата поведение самого Нерона не выглядело чем-то принципиально отличным от поведения остальных. «Свадьбы» со Спором и Дорифором — Пифагором могли быть своего рода спектаклями, а скорее Нерон, не желавший знать каких-либо ограничений в чувственных наслаждениях, желал «испытать все». Поразительно, вновь вернемся к этому, что при всей своей распущенности и даже развращенности Нерон сохранял способность к любви, ибо невозможно отрицать, что его чувства к Акте и Поппее были настоящей, глубокой и искренней любовью. Можно, конечно, вспомнить, что Акте была до встречи с Нероном куртизанкой, да и Поппея не была знаменита добродетелью, хотя прямых известий о ее распутстве нет. Она совсем не походила на Мессалину. Но главное, что явственно следует из всех исторических источников: и та и другая любили Нерона и были верны ему.
