Иван Дроздов - Разведенные мосты
«Помогал» мне и Удельный парк, в тени деревьев которого я каждый день в любую погоду уединялся и думал, думал. Проживший сорок лет в Москве и привыкший к столичной сутолоке, я наслаждался прогулками по парку. Не знаю, есть ли ещё такие парки в Петербурге, но в Москве я таких красивых и лесоподобных парков не знал. Тут наряду с окультуренными уголками, площадками для детских игр, всевозможными аттракционами можно встретить и уголок совершенно дикой, не затоптанной человеком природы. Тут и обширный пруд, где летом плавают дикие утки, и два стадиона, и база отдыха для спортсменов. Я хоть и не часто, но регулярно посещаю церковь Дмитрия Салунского. Послушаю проповедь, постою у иконы моего любимого святого Николая Чудотворца и возвращаюсь домой по тропинкам, где мне хорошо думается.
Есть у меня и приятели по Удельному парку. Я никогда не звоню им, не приглашаю гулять, но как-то так получается, что нередко с ними встречаюсь на аллеях, близких к нашему дому. Один из них Кирилл Иванович, другой Семёныч. Кирилл Иванович ходит прямо, голову несёт высоко и хотя не смотрит на идущих ему навстречу людей, но каждого видит. Однажды он подошёл ко мне, по-старинному снял кепку, сказал:
— Мы, кажется, живём с вами в одном доме и вроде бы в соседних подъездах?
— Да, я вас видел во дворе нашего дома, но не имею чести быть с вами знакомым.
Мы познакомились. Он шёл со мной рядом и скоро сказал:
— Я слышал, что в нашем городе открылась Международная славянская академия. Не знаете ли вы, где она находится?
Я назвал адрес и сказал номер телефона учёного секретаря. Однако распространяться на эту тему мне не хотелось.
Мы подошли к моему подъезду, и я сказал, что тороплюсь, и простился со своим новым знакомым.
На следующий день, возвращаясь с прогулки, я снова встретил Кирилла Ивановича. На этот раз с ним был и другой человек, которого я знал давно и который немало меня озадачивал, — Семёныч. Это он в день моего приёма в академию вслед уходящему с нашего собрания митрополиту Иоанну громко проговорил: «Вы у нас Патриарх русской церкви!..»
Семёныч не был членом академии, и никто из нашего коллектива не мог толком сказать, что он за человек, каково его положение в учёном мире, и только говорили, что он преподавал в Ленинградском университете и будто бы имел звание профессора, но толком никто ничего не знал, а я и не добирался узнавать ничего о нём потому, что не хотел бы его видеть в нашем коллективе. Была между тем и одна неловкость, связанная с ним: он регулярно посещал собрания академии, и даже приходил на заседания президиума. Демократический дух нашего сообщества был на такой высоте, что никто и не осмеливался спросить, а почему собственно он посещает все наши собрания?
Прошло уж года два с тех пор, как я впервые увидел его в Удельном парке, и едва показался в его поле зрения, как Семёныч тотчас же с распростёртыми руками кинулся ко мне навстречу. Я тогда вынужден был выбирать такие маршруты, где бы он меня не достал, но он стал поджидать меня на подходе к дому. Вот и на этот раз они встречали меня вместе с моим новым знакомым. Семёныч, держа за руку Кирилла Ивановича, говорил:
— Я рад, что вы живёте в одном доме, а мы с Кириллом знакомы тридцать лет. Он тоже физик и знает, что я являюсь основателем трёх наук, — стоял, можно сказать, возле их колыбели. А Кириллыч!.. Это же готовый член Славянской академии. И не какой-нибудь там член-корр, а полный академик. Он же двадцать два года возглавлял институт, правда закрытый, и я не могу его называть, но вот вам кадр, и я готов за него поручиться. Кириллыч теперь на пенсии, и он охотно будет работать в академии.
Тут самое время рассказать немного подробнее о самом Семёныче. Иногда, гуляя с ним по парку, я попадал в самые щекотливые положения. Зимой, к примеру, стоят на аллее пять человек, — с виду пенсионеры, лица восточные — не то армяне, не то евреи. Двое с палочкой. Семёныч, выступив вперёд, возглашает:
— Привет, ребята! Что нахохлились, носы повесили?
«Ребята» поворачиваются к нам, смотрят с недоумением. Семёныч недолго испытывает их любопытство. Тронув палку одного пенсионера, тряхнул своей чёрной, как лопата, бородой:
— Молодой, а с палкой. Да я в твои годы на лыжах тут летал, как ветер.
Кто-то спрашивает:
— А сейчас чего же… не летаешь?..
— Возраст. Я уж по годкам-то скоро Насафануила догоню.
— Сколько же тебе?
— Две восьмёрки недавно исполнилось.
Потом наклоняется ко всем сразу, тихо, доверительно говорит:
— Нам с вами домой нужно, домой, братцы. А то поздно будет.
— Наш дом рядом, — говорит тот из них, что помоложе. Мы вот тут, на краю парка живём.
— Я говорю: домой. Туда, значит, к себе на Родину. Я же вам русским языком сказал.
Разговор принимал неприятный оборот, и я, простившись со стариками, направляюсь к дому. Семёныч догоняет меня и спрашивает:
— Вы, конечно, догадались, что это за публика?
— Да, я не однажды видел их, но не хотел бы вышучивать таким образом.
— Пусть знают: возмездие грядёт! Каждый из них получит по заслугам.
На это я ничего не сказал, а Семёныч затем долго не повторял подобных шуточек.
Однажды я встретил их с Кириллом Ивановичем во дворе нашего дома и услышал издалека громкий разговор. Кирилл Иванович был чем-то взволнован, говорил и размахивал руками.
— Да что вы ко мне пристали с этой вывеской? Полезайте сами под крышу и сдирайте её. Мне она не мешает!
— Позвольте! — вскинулся Семёныч. — Как это не мешает, если она портит весь фасад дома. Люди идут и смотрят: рука указывает пальцем в сторону двора и — аршинными буквами надпись «Фотомастерская». И идут к вам, идут, а мастерской нет. Как же можно терпеть такой непорядок?..
Кирилл Иванович всплескивает руками и поворачивается то вправо, то влево. Лицо его красное, глаза гневно сверкают.
— Послушайте! Отстаньте вы от меня с этой вывеской! Вам она мешает, вы и сдирайте. А мне она не мешает. Пусть хоть сто лет висит!..
Теперь всплескивает руками Семёныч.
— Да мне-то зачем эта вывеска? Я здесь не живу, а вы живёте. Вам и отвечать за порядок в доме и вокруг дома. Я недавно был в Германии. Так там во дворах и близ подъездов соринки не увидишь. А тут вы что развели?..
Кирилл Иванович плюнул и метнулся прочь к своему подъезду. Семёныч вслед ему рассмеялся и, повернувшись ко мне, заключил:
— Я с ним уж второй раз провожу беседу об этой вывеске. Пусть он мне ещё встретится, я его доконаю.
— Да зачем же вы его мучаете?
— Зачем?.. О-о, я знаю, зачем, но расскажу вам как-нибудь в другой раз. А в академию, если он попросится, вы его не берите. Скверный мужичонко!
