Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна
Мать Джули и Апджон как раз принадлежит к тем немногим матерям, которых Агата одобряет. «Мама поехала в Анатолию на автобусе», — сообщает Джулия мисс Балстроуд. «Девочка произнесла это так, словно сообщала, что ее мать села на тридцать седьмой автобус, идущий до „Маршалл энд Снелгроув“», между тем как миссис Апджон отправилась в долгое восточное турне. Это очень похоже на то, что впоследствии будет делать сама Агата («Когда ты собираешься домой?» — безо всяких эмоций спрашивает десятилетняя Розалинда в письме из интерната). Миссис Апджон представлена у Агаты как абсолютно нормальный, освежающе здоровый контраст тем матерям, которые занимают угрожающе большое место в жизни своих детей. «Я считаю: когда дети выросли, следует отделиться от них, вычеркнуть себя из их жизни, незаметно исчезнуть, заставить их забыть нас», — говорит некая дама, персонаж «Кривого домишки». Агата дает понять, что воззрения этой дамы пусть и экстремальны, но отнюдь не неприемлемы, ибо семью, описанную в «Кривом домишке», губит именно удушающая близость взаимоотношений.
«Материнство безжалостно!» — написала она в романе «Н или М?», и интонация здесь не так уж далека от той, в которой она описывает ужас, испытанный ею на улице в день празднования окончания войны, ибо материнство, с ее точки зрения, точно так же бесконтрольно, как те гуляния, лишено разумной меры, что доказывал и пример ее свекрови. Агате было ненавистно, когда биология брала верх над личностью. Беллу Тэниос из «Немого свидетеля» презирают как «отчаянно унылую женщину. Она похожа на уховертку. Преданная мать. Как и уховертки, полагаю». Герда Кристоу в «Лощине» — такая же преданная и такая же унылая. Обе они похожи на женщин, описанных в «Человеке в коричневом костюме», которые «часами говорят о себе, о своих детях, о том, как трудно достать для детей хорошее молоко… Они глупы — глупы даже в той деятельности, которую для себя избрали».
Таких персонажей немало в вестмакоттовских романах Агаты Кристи. Джоан Скьюдамор из «Разлученных весной» — «идеальная» мать, из тех, которые сегодня вызывали бы восхищение: принимает живое участие во всех аспектах жизни троих своих детей, и ни у одного из них нет шанса вырваться из ее доброжелательных когтей. «Она хотела, чтобы у ее детей было все самое лучшее, но что было лучшим для них?» Такова и Энн Прентис из романа «Дочь есть дочь», которая отвергает шанс вторично выйти замуж только потому, что ее дочери Саре не нравится претендент. Энн приносит эту жертву, но при этом ее переполняет злоба:
«— За что ты ненавидишь меня, мама?..
— Я отдала тебе всю жизнь, пожертвовала всем, что было мне дорого. Ты была моей дочерью, моей кровью и плотью. Я выбрала тебя.
— И с тех пор возненавидела».
Женщины, которые приносят свою жизнь в жертву детям, не понимают, как говорит бесконечно мудрая (и бездетная) Дейм Лора Уистабл из романа «Дочь есть дочь», что жертва — это не просто жест. Это нечто, «с чем придется жить потом день за днем, всю жизнь. А это ведет только к несчастью. Поэтому лучше выбрать отстраненность». «Матери — порождение дьявола! Зачем они тучей нависают над своими детьми? Почему думают, что все о них знают? Они не знают. Не знают!»[142] Быть может, самый показательный в этом смысле пример — Рейчел Аргайл из «Горя невинным». Терзаемая собственной бездетностью, она усыновляет пятерых детей в попытке воплотить свои мечты. «Миссис Аргайл была ослеплена безудержным материнским инстинктом собственницы», — размышляет ее экономка Кристен Линдстром, которая всегда видела в этих приемных детях не невинных ангелов, не порождение материнского эгоизма, а самостоятельные личности со своими пороками и добродетелями.
«Ей было трудно понять таких женщин, как миссис Аргайл. Сходит с ума по куче детей, которые ей даже не родные, и не обращает никакого внимания на собственного мужа, будто его и не существует вовсе!.. Эдакое живое воплощение идеи МАМА ЛУЧШЕ ЗНАЕТ. А ведь она даже и не настоящая мать! Если бы родила хоть одного ребенка, может, это добавило бы ей смирения».
Последняя фраза выдает суровое уважение Агаты к реальной сути материнства и женщинам, ее познавшим, — как, например, Ренисенб из ее «древнеегипетского» романа «Смерть приходит в конце», которая говорит о своей дочери: «Она не я, и она не Хей, она — это она. Она — Тети. Если мы любим друг друга, то останемся друзьями до конца жизни, но если любви нет, когда она вырастет, мы станем чужими. Она — Тети, а я — Ренисенб».
Что бесило Агату, так это придание излишней значимости чувствам, которыми женщины склонны широко окружать материнство, претензия на то, что исполнение биологической функции неким образом превращает их в миллионы Богородиц. А в случае с Рейчел Аргайл и того хуже — она ведь считала, что эти чувства можно купить, минуя биологию. «Я знаю кучу матерей, которые ненавидят своих дочерей, словно яд», — говорит Сара в романе «Дочь есть дочь». И ее откровенное раздражение — это и позиция самой Агаты.
Но на самом деле причина гнева лежит глубже и имеет отношение к самой Агате. Она больше не ребенок. Она больше не может быть центром собственной жизни. А ей так этого хотелось, хотя разумом она и понимала, что это абсурдно. Так что гневалась она еще и оттого, что осознавала свой недостаток. Она не была способна стать такой матерью, какой была для нее Клара. И настоятельное требование материнской непредвзятости с ее стороны было в некотором роде попыткой самооправдания: это правильно — не позволять любви к детям ослепить тебя; это правильно — не отдавать им всю себя без остатка; это правильно — смотреть на них объективно. В этом Агата постоянно убеждала себя своими книгами. Конечно, те же книги убеждали ее и в том, что обожание, с каким относилась Клара к ней самой и к Мэдж, вредно, даже опасно, но этот парадокс не смущал Агату. Ее отношения с Кларой были идеальными. Ее отношения с Розалиндой были смесью любви, раскаяния, разочарования и ревности (ирония судьбы: ведь это Арчи боялся, что будет ревновать) — и никакой материнский инстинкт не восставал, чтобы разрешить эти противоречия. Свое эмоциональное богатство Агата никогда не могла излить на дочь непосредственно. В 1930 году она отправила из Эшфилда письмо своему второму мужу Максу, в котором было много новостей о Розалинде и… Питере — ее жесткошерстном терьере. «Питер — мой ребенок, ты же знаешь!»
Вторую книгу, «Тайный враг», Агата написала ради денег по совету Арчи. Он был не из тех мужчин, которые возражают против того, чтобы их жены писали книги, хотя в 1920 году это было весьма необычно. Он вообще не вмешивался в образ мыслей и личную жизнь Агаты; в «Неоконченном портрете» она, в сущности, призналась, что хотела, чтобы он вмешивался в них больше.
