Валерий Золотухин - Знаю только я
Фурцева: Даю вам слово, куда бы вы ни обратились, вплоть до самых высоких инстанций, вы поддержки нигде не найдете, будет только хуже — уверяю вас.
Любимов: Смотрели уважаемые люди, академики. Капица… У них точка зрения иная, они полностью приняли спектакль — как спектакль советский, партийный и глубоко художественный.
Фурцева: Не академики отвечают за искусство, а я. Академики пусть отвечают за свое дело, они авторитеты в своей области… Товарищи! Может быть, есть другое мнение о спектакле, может быть, кому-нибудь спектакль понравился?
Пауза. Робкий голос из зала:
— Мне понравился.
Кто это? А, Вознесенский, ну это понятно. Андрею не дают слова.
Можаев (возмущается): Между прочим, это лучший советский поэт. Почему это тов. Зашкиверу можно говорить, иметь свое мнение, а Вознесенскому нельзя? Что же — руки по швам и кругом?..
Вознесенский: Я смотрел репетицию этого спектакля
4 раза. Я считаю, что это глубоко русский… национальный спектакль. Удивительно поэтический во всех компонентах и глубоко партийный. Он показывает удивительно убедительно и оптимистично, что русский народ живет и никогда не пропадет, что бы с ним ни делали чиновники.
Фурцева: Вот спасибо, а мы-то думали — пропадет русский народ. Спасибо вам за веру в русский народ. (Можаеву.) Не думайте, что вы такой борец за правду — «шестидесятник».
Владыкин: То, что я сегодня увидел, это пошлость, политическая пошлость.
Кто-то: Откуда у Кузькина такие рассуждения о счастье?
Можаев: 78-я страница «Нового мира», № 6, 1966 г.
Фурцева: А вы читали сегодняшнюю «Правду» о «Новом мире», и во вчерашней «Литературке» статья…
Любимов: Есть и хорошие статьи о «Новом мире». Статьи бывают разные. А кому не нравится «Новый мир», пусть читает «Октябрь», возьмет березу, поднимет его и пусть любуется, а нам нравится «Новый мир»…
Фурцева: Судить вас надо за этот спектакль.
На этом я перейду к освещению дальнейших событий, что припомню — допишу. На второй акт Кате принесли шубу. В первом ей жарко было, во втором в озноб бросило. Когда все разошлись, остался Родионов и вступил в полемику с артистами. Славину обозвал аполитичной, я ему при этом ввернул — как Закшивер отвернулся и записывал, мы живые люди, есть элементарная вежливость — надо посмотреть начало; ушел и Родионов, мы остались одни.
Любимов: Надо одно дело сделать все-таки — подать на них в суд, чтобы они оплатили наши расходы — автору, художнику.
М о ж а е в: А мы это дело пропьем. Пошли в буфет, там министру чай приготовили, но ей и без чаю было тепло. Она не отведала нашего чаю, пошли попробуем министерского чаю, им по-особому заваривают.
Пошли, сели за стол, набрали коньяку, водки и ну с Можаевым петь — «Мороз» и т. д. Наконец артисты посмотрели, как великий писатель поет. Машка снимала.
Приехали домой, дома отец ждет. Сели, выпили, я рассказал ему как мог. Ну разве он может против члена ЦК что иметь-говорить, ученый. Спел ему «За высокой тюремной…». Наконец-то я взял балалайку.
— Вас за одно это надо посадить. Такую мрачность разводите и т. д.
Нет, отец не поймет, вернее, не скажет. Сердцем-το он не может не понять. Он, конечно, на стороне сына, потому что чувствует правду, но разобраться трудно, и он на всякий случай держит сторону Фурцевой.
Вечером, в 10, играл «Антимиры» — за рояльчик держался, к концу отошел. В те дни, 6, 7, 8-го, так все попадало, что по два спектакля было либо репетиции утром, а вечером играть.
Отец ездил с тещей по магазинам, кое-чего покупал и ждал к ночи меня. Я приезжал после спектакля, и мы садились за стол, пили водку и говорили… Я еще курил до одури. Мы спали с отцом на тахте, в нашей комнате. Я и спал плохо — от возни, от курева, от нервов и переживаний, да еще отец храпел. А я боялся шевельнуться, чтобы не разбудить. И говорили мы с ним подолгу, так что я не высыпался, измучился вконец в этих «ночных полетах».
— К чему это ты Бога держишь на виду?
— Бог помогает.
13 марта пришел приказ Управления, примерно, если не точно, такого содержания:
«Письмом от 30 апреля 1968 г. были прекращены репетиции «Живого» для дальнейшей литературной переделки материала автором инсценировки Можаевым.
Рабочая репетиция 6 марта 1969 г. показала, что такая переделка автором Можаевым не произведена, а режиссеры-постановщики спектакля «Живой» Любимов и Глаголин еще более усилили идейно порочную концепцию литературного первоисточника (ряд мизансцен, частушки, оформление).
Приказываю:
1. Репетиции прекратить.
2. Все расходы по постановке списать за счет убытков театра.
Родионов».
19 марта
Еще раньше Петрович говорил, а «в день шестого никогда» я и сам заметил, как Екатерина Фурцева говорит, с каким манером, она научилась у актеров ораторству, показушничеству. Перед зеркалом училась, наверное, или Завадского привораживала, беря уроки тона у Марецкой. Переняла у Марецкой тон, интонации, штампы. Если бы не знал, что это Фурцева в зале разоряется, подумал бы на Веру Петровну — те же ласковые, придыхательные интонации, абсолютно та же эмоциональная вздрючка, граничащая с хамством, а потом опять, и истома в голосе: — Милые вы мои, — и блядинка… желания. Научилась, матушка, еще на культуре располагать к себе аудиторию домашностью, интимностью, всех за родных почитает, — и такая ласковая, такая добрая ко всем, упаси нас Бог от вашей доброты.
24 марта
Вчера был 300-й «10 дней». Игралось. После Высоцкий пел для труппы. Такое благотворительное выступление от широты душевной. Выпили водки, по рублю скинулись — Зоя организовала.
Читал я в эти дни Лескова «Житие одной бабы». Гениально до слез. Как это я опять пропустил, вернее, чуть было не пропустил такого русского писателя. Вот язык Можаев наверняка изучает Лескова и держит его за настольную книгу, за словарь, за энциклопедию. Я буду делать то же самое.
26 марта
Значит, так. Вчера «Галилей» не состоялся снова. Высоцкий был пьян. Заменить спектакль было невозможно. Допустим, «Тартюф», но, во-первых, уже два раза «Тартюфом» заменяли, во-вторых, Демидова в Германии (Лукьянова, значит, будет играть первый раз), у Антипова голоса нет, и неизвестно, где он (Сабинин, значит, будет играть первый раз), Славиной нет и т. д. А заменять даже не вторым, а третьим составом, который никогда не играл… — это скандал. «Макенпотт» — опять Демидовой, Хмельницкого, Шаповалова и т. д. Дупак звонит Любимову: «Что делать? Что сказать зрителю, который сидит в зале: будет 1 апреля, в наш выходной, идти «Галилей» или будет замена и каким спектаклем. Я вас спрашиваю как режиссера этого спектакля — будет введен исполнитель, могу я об этом сообщить зрителю…»
