Антон Чехов - Письма Чехова к женщинам
Я каждый день, просыпаясь и ложась спать, думаю про свою жену. Думаю, думаю…
Целую тебя, обнимаю, ласкаю, целую руки, глажу тебя всю. Будь здорова, голубчик мой, пиши мне.
Твой муж AntoineА. П. Чехов – О. Л. Книппер
16 янв. 1902 г., Ялта
Милый дусик, здравствуй! Завтра я именинник, честь имею вас поздравить. Сегодня был Долгополов, все время молчал, но сидел долго.
Погода сегодня, как и вчера, расчудеснейшая, весенняя. Будь здорова, ангел мой, будь весела, не думай обо мне дурно – я ведь здоров. Люблю тебя отчаянно, дуся мой, попугайчик мой. Целую крепко.
Твой Antoine.А. П. Чехов – О. Л. Книппер
20 янв. 1902 г., Ялта
Какая ты глупая, дуся моя, какая дуреха! Что ты куксишь, о чем? Ты пишешь, что все раздуто и ты полное ничтожество, что твои письма надоели мне, что ты с ужасом чувствуешь, как суживается твоя жизнь и т. д. и т. д. Глупая ты! Я не писал тебе о будущей пьесе не потому, что у меня нет веры в тебя, как ты пишешь, а потому что нет еще веры в пьесу. Она чуть-чуть забрезжила в мозгу, как самый ранний рассвет, и я еще сам не понимаю, какая она, что из нее выйдет, и меняется она каждый день. Если бы мы увиделись, то я рассказал бы тебе, а писать нельзя, потому что ничего не напишешь, а только наболтаешь разного вздора и потом охладеешь к сюжету. Ты грозишь в своем письме, что никогда не будешь спрашивать меня ни о чем, не будешь ни во что вмешиваться; но за что это, дуся моя? Нет, ты добрая у меня, ты сменишь гнев на милость, когда опять увидишь, как я тебя люблю, как ты близка мне, как я не могу жить без тебя, моей дурочки. Брось хандрить, брось! Засмейся! Мне дозволяется хандрить, ибо я живу в пустыне, я без дела, не вижу людей, бываю болен почти каждую неделю, а ты? Твоя жизнь как-никак все-таки полна.
Получил письмо от Константина Сергеевича. Пишет много и мило. Намекает на то, что пьеса Горького, быть может, не пойдет в этом сезоне [240] . Пишет про Омона, про «mesdames, ne vous ducolletez par trop» [241] .
Кстати сказать, Горький собирается засесть за новую пьесу, пьесу из жизни ночлежников, хотя я и советую ему подождать этак годик-другой, не спешить. Писатель должен много писать, но не должен спешить. Не так ли, супруга моя?
17-го янв. в день своих именин я был в отвратительном настроении, потому что нездоровилось и потому что то и дело трещал телефон, передавая мне поздравительные телеграммы. Даже ты и Маша не пощадили, прислали телеграмму!
Кстати: когда твой Geburtstag? [242]
Ты пишешь: не грусти – скоро увидимся. Что сие значит? Увидимся на Страстной неделе? Или раньше? Не волнуй меня, моя радость. Ты в декабре писала, что приедешь в январе, взбудоражила меня, взволновала, потом стала писать, что приедешь на Страстной неделе – и я велел своей душе успокоиться, сжался, а теперь ты опять вдруг поднимаешь бурю на Черном море. Зачем?
Смерть Соловцова, которому я посвятил своего «Медведя», была неприятнейшим событием в моей провинциальной жизни. Я его знал хорошо. В газетах я читал, что будто он внес поправки в «Иванова», что я как драматург слушался его, но это неправда.
Итак, жена моя, славная моя, хорошая, золотая, будь Богом хранима, здорова, весела, вспоминай о своем муже хотя по вечерам, когда ложишься спать. Главное – не хандри. Ведь муж у тебя не пьяница, не мотыга, не буян, я совсем немецкий муж по своему поведению; даже хожу в теплых кальсонах…
Обнимаю сто один раз, целую без конца мою жену.
Твой AntoineА. П. Чехов – О. Л. Книппер
25 янв. 1902 г., Ялта
Итак, я буду теперь писать тебе очень редко, так как ты скоро приедешь. Ты немка положительная, с характером, приедешь в понедельник на первой неделе, а уедешь в среду, или даже во вторник на той же неделе… Горе мне с тобой!
Вчера у меня был московский доктор Щуровский, приехавший к Толстому. Был у меня он не доктором, а гостем. Толстому вчера было нехорошо, температура хватила до 39°, а пульс до 140, с перебоями. Главная болезнь – старость, а еще – перемежающаяся лихорадка, которую он схватил очень давно.
Вчера целый день были гости. Целый день! И когда ты приедешь, то будет полнехонько, и ничего ты не поделаешь. Сулержицкий живет в Олеизе, он психически как-то опустился, утерял свежесть, а физически ничего, еще 50 лет проживет.
Говорить тебе, собака, что я тебя люблю, – я не стану. Довольно баловать тебя! Надо держать тебя в строгости, надо грозить тебе, иначе ты не приедешь вовсе или же приедешь только на полчаса.
Будь здорова, собака. Так и быть уж, обнимаю тебя и целую. Сейчас в телефон говорила со мной Татаринова.
Пиши!!
Твой AntoineА. П. Чехов – О. Л. Книппер
29 янв. 1902 г., Ялта
Опять кутила, забулдыга! Ну, это хорошо, это славно, я люблю тебя за это, только не утомляйся очень.
Как это нескладно, что мне назначили Грибоедовскую премию! Это не даст мне ничего, кроме буренинской брани [243] , да и уж стар я для сих поощрений.
Ты приедешь на два дня? Только? Это все равно, что Таннеру, после сорокадневной голодовки, дать только чайную ложечку молочка. Это только разволнует нас, даст опять повод к разлуке – и, дуся моя, подумай, не лучше ли тебе отложить свой приезд до конца поста? Подумай. На два дня приезжать – это жестоко, пойми! Два дня – это милость Немировича, покорно благодарю!
Если я терпел до февраля, то потерплю и до конца поста, двух же дней хватит только на то, чтобы и тебя утомить поездкой, и меня взбаламутить ожиданием и тотчас же прощанием. Нет, нет, нет!
Последние твои письма очень хороши, моя дуся, я читал их больше, чем один раз.
Я тебя люблю, собака, ничего я с собой не поделаю.
Пиши мне, я буду писать исправно.
Твой Antoine
Обнимаю мою забулдыгу.
Если не откажешься от намерения приехать в конце масленой, то знай, что я согласен на 5 дней – не меньше! 5 дней и 6 ночей.А. П. Чехов – О. Л. Книппер
6 февр.1902 г., Ялта
Дусик мой, собака, Олюша моя, здравствуй! О здоровье Т. я уже писал тебе и не однажды. Было очень плохо, а теперь можно с уверенностью сказать, что развязка отодвинулась куда-то вглубь, больному лучше и что будет – неизвестно. Если бы он умер, то я бы тебе телеграфировал так: старика нет.
Итак, ты решила приехать. Смилостивилась. Влад. Ив. телеграфирует, что ты выедешь 22-го, а 2-го должна уже быть в Петербурге. Очевидно, чтобы успеть увидеться с тобой, я должен не терять мгновений, даже поцеловаться с тобой не успею, а о чем-нибудь другом и думать не смей.
Я вчера писал тебе насчет рогож. Скажи Маше, что пусть она не хлопочет, в мае я сам куплю, когда буду в Москве.
В Ялте очень тепло, все распускается, айва цветет, миндаль цветет, и все боятся; морозы еще будут и непременно побьют все это. Вчера и сегодня я обрезал розы и – увы! – после каждого куста пришлось отдыхать; здоровье мое, очевидно, за эту зиму сильно сплоховало.
