Глядя в будущее. Автобиография - Буш Джордж
В этот момент в дело ввязалось ФБР. Мур, подобно добровольному шпиону-инспектору Клузо, назначил местом обмена район собственного дома. Сотрудник ФБР проехал мимо назначенного места и обронил пакет. Добавляя абсурдности к этой ситуации, какой-то ребенок подбежал к пакету и поднял его. Однако Мур, который граблями расчищал палисадник перед домом, бросился через улицу, оттолкнул ребенка и схватил пакет. Он ожидал найти в нем 200 тысяч долларов, но обнаружил обвинение в шпионаже.
В этот момент в действие вступило министерство юстиции. Чтобы доказать его вину, следователи потребовали важные документы, которые он перекинул через ограду советского посольства. ЦРУ оказало содействие и предоставило некоторые из них, но не все. Другие материалы содержали имена тайных агентов и других граждан, помогающих агентам ЦРУ за границей.
Лэнгли ссылалось при этом на то, что, если министерство юстиции использует эти документы в качестве вещественных доказательств на открытом судебном процессе, это даст СССР возможность бесплатно получить то, за что Мур хотел получить 200 тысяч долларов. Мы хотели, чтобы Мур был осужден, но не могли рисковать обнародованием имен, содержащихся в секрете. Более того, мы заявили представителям министерства юстиции, что и без того достаточно улик, чтобы выиграть дело.
Министерство юстиции не согласилось. Генеральный прокурор Эдвард Н. Леви настаивал на выдаче не части, а всех бумаг. Мы отказали. ЦРУ и министерство юстиции зашли в тупик в своих переговорах. Когда администрация Форда вступила в последний месяц своего пребывания у власти, проблема все еще не была решена. Дело дошло до конфронтации генерального прокурора и директора ЦРУ в Овальном кабинете в присутствии президента, который должен был принять окончательное решение.
Леви и я находились в кабинете Брента Скаукрофта, ожидая встречи с президентом. Мы начали обсуждать вопрос, сначала хладнокровно и спокойно, пока генеральный прокурор не начал кипятиться, заявив, что отказ ЦРУ предоставить все документы "пахнет чем-то вроде прикрытия Уотергейта".
То ли потому, что оба мы уже подводили итог своей работе и собирались покинуть свои посты, но отсиживали сверхурочные часы, то ли из-за того, что Леви не был в Вашингтоне в годы "Уотергейта" и не знал, насколько сильно затронули меня эти слова, но когда я услышал слова насчет "прикрытия Уотергейта", которые трепали целый год все, от журналистов до самых младших клерков на Капитолийском холме, мое терпение лопнуло. "Через несколько минут мы будем говорить с президентом, — сказал я, повышая голос. — Почему бы вам не сказать это ему и в тех же выражениях?"
В этот момент вмешался Скаукрофт, чтобы немного остудить наш пыл перед тем, как мы войдем в Овальный кабинет. Леви и я всегда относились друг к другу с чувством симпатии, но он, вероятно, только теперь понял, что задел больное место. "Тогда, может быть, — сказал он, — нет никакой необходимости тревожить президента в эти последние часы его правления. Должен же найтись какой-то способ, с помощью которого мы уладим наши разногласия".
Способ нашелся. Леви успокоился, я тоже успокоился, и наши юристы решили проблему. 8 декабря 1977 года Эдвин Гиббонс Мур был осужден и приговорен к 25 годам лишения свободы. И суд не рассматривал тех документов, которые ЦРУ не хотело предавать огласке.
Вот уж за второй президентской избирательной кампанией я следил как ревнивый, но сторонний наблюдатель. Во время соревнования между Никсоном и Макговерном я работал послом в ООН. Сейчас из своего кабинета на седьмом этаже в Лэнгли я наблюдал борьбу Форда и Картера как строго нейтральный (хотя и не беспристрастный) государственный служащий.
Однако в этой избирательной кампании я должен был сыграть две роли: одну не очень важную, другую — чисто функциональную. Незначительная роль заключалась в том, чтобы стать однодневной мишенью для речи Джимми Картера, которую он произнес перед членами Ассоциации американских юристов летом 1976 года. Картер сказал им, что оба президента — Никсон и Форд — использовали важные государственные посты как "стартовые площадки для неудачных кандидатов, верных политических сторонников, потерявших благосклонность помощников и выразителей особых интересов". В числе других он назвал и меня, имея в виду мое назначение в ООН в 1971 году.
Это, конечно, не облегчило мою вторую, функциональную роль. Как директор ЦРУ я должен был предоставлять разведывательные сведения кандидатам. Это означало, что надо было несколько раз летать в Плейнз, штат Джорджия, в сопровождении сотрудников ЦРУ, которые инструктировали кандидата от демократов по специальным вопросам.
Мы встречались с Картером в гостиной его дома в Плейнз; он был обходительным, но сдержанным хозяином, мы были вежливыми гостями, но нам было несколько не по себе. После окончания предвыборной кампании Картер назвал эти совещания "профессиональными, компетентными и очень полезными". Это было приятно слышать, поскольку во время моего общения с ним у меня не было возможности достаточно хорошо почувствовать его реакцию. Меня вывела из себя не эта речь перед юристами. Ведь, по сути дела, это была, по выражению Уэндела Уилки, "не более чем предвыборная риторика". Некий одиночный выстрел.
В то же время нападки Картера на Центральное разведывательное управление были частыми и неприятными. Он называл ЦРУ одним из двух "скандалов" Никсона, вторым был "Уотергейт". Какими бы ни были причины этого — а Картер действительно не понимал ни роли ЦРУ, ни его возможностей, ни преданности его сотрудников делу, — я чувствовал, что за его внешней невозмутимостью скрывалась глубокая неприязнь к управлению.
Однако на совещаниях он всегда был сосредоточен, буквально впитывал в себя все данные. Сидя на стуле с прямой спинкой, он слушал длинные речи, не задавая никаких вопросов и лишь формально произнося "о'кей" или "понятно", когда ему казалось, что он выслушал достаточно. Вероятно, Картер держал в голове картотеку, в которую заносилось все, что могло понадобиться ему в будущем.
Однако потом выяснилось, что Картер был замкнутым, одиноким человеком, подозрительно относившимся к незнакомым людям и их намерениям. На сказанное кем-то он мог отреагировать взглядом, который означал бы: "Я слушаю тебя, но думаю, что ты что-то недоговариваешь".
Короче говоря, он был человеком, который, казалось, всегда был настороже. Джимми Картер вполне мог бы быть тем европейским министром иностранных дел, который, узнав о том, что князь Меттерних только что умер, спросил: "Интересно, что он хотел этим сказать?"
Мой последний визит в Плейнз состоялся в середине ноября 1976 года, вскоре после выборов. На этот раз я информировал не кандидата Картера, а только что избранного президента Картера и его напарника Мондейла, избранного вице-президентом. Это был один из моих последних официальных актов на посту директора ЦРУ. Перед тем как улететь ранним утренним рейсом, я посетил президента Форда и вице-президента Рокфеллера, чтобы сказать им, что направляюсь в Плейнз. По дороге я сказал Хэнку Ноче, что перед началом совещания я собираюсь сообщить новоизбранному президенту, что ухожу в отставку и что он может назначить на этот пост своего человека.
Совещание длилось полных пять часов. В середине встречи один из моих заместителей, Эдвард Мэрфи, начал излагать долгосрочные проблемы национальной безопасности, стоящие перед страной. Он упомянул об одной из проблем, которая должна выйти на первый план где-то к 1985 году. В этот момент новоизбранный президент, молча слушавший его, поднял руку. "Мне не нужно беспокоиться по этому поводу, — сказал он, чуть улыбнувшись. — К этому времени президентом будет Джордж. Он и займется этой проблемой". Затем, кивнув в сторону новоизбранного вице-президента, сидевшего в другом конце комнаты, Картер добавил: "Или Джордж, или вон Фриц Мондейл?"
