Борис Носик - Швейцер
Это шутливое рассуждение отражало истинный упадок вкуса, с которым Швейцер никогда не уставал бороться. Он не уставал превозносить «шлайфладе» старинных органных мехов, спасать от разрушения шедевры органостроения, выбивать из упрямой общины средства на их реставрацию.
«Этой борьбе за настоящие органы, – писал он позднее, – я посвятил много времени и трудов. Сколько ночей провел я над схемами органов,присланными мне для поправок или одобрения. Сколько путешествий совершил я для того, чтобы на месте убедиться, можно ли реставрировать или перестроить орган. Сотни писем написал я епископам, настоятелям, главам консисторий, мэрам, священникам, церковным комитетам и церковным старшинам, органным мастерам и органистам, пытаясь убедить их, что, может быть, есть смысл лучше реставрировать их прекрасный старинный орган, вместо того чтобы заменять его новым».
Швейцер с волнением вспоминает в автобиографии о своей борьбе за спасение старых органов от гибели:
«Сколько красноречия пришлось мне употребить, чтобы отменить смертные приговоры, вынесенные прекрасным старинным органам! Как много сельских органистов принимали известие о том, что их орган, который они по причине его преклонного возраста ни во что не ставили, оказался прекрасным инструментом, с тем же недоверчивым смехом, с каким Сарра встретила известие о том, что у нее будут наследники!7 И как много органистов сменили дружеское отношение ко мне на вражду из-за того, что я оказался препятствием для замены старинного органа фабричным, или за то, что по моей вине им пришлось отказаться в пользу качества от прибавления трех или четырех новых клавиш! Первый старинный орган, который я спас – и нелегкая же это была задача! – был прекрасный зильбермановский инструмент в страсбургской церкви св. Фомы».
В начале тридцатых годов, упоминая о борьбе за органы, Швейцер дает этой своей деятельности следующее объяснение:
«Все те труды и тревоги, которые выпали на мою долю из-за практического интереса к органостроению, заставляли меня иногда жалеть, что я связался с органами, но если я все-таки не бросал их, то причина заключалась в том, что борьба за хороший орган была для меня частью борьбы за правду».
Борьба за хорошие органы была ко всему прочему одним из обстоятельств, которые наряду с писанием философских и музыковедческих книг, с чтением проповедей, преподаванием и исполнительской деятельностью делали такими интересными и такими безумно трудными его студенческие годы.
В 1911 году издательство Мора в Тюбингене выпустило книгу Швейцера об апостоле Павле. Идеи Павла, фигура которого уже давно привлекала Швейцера, занимали большое место в трудах его студенческих лет. Особенно много Швейцер занимался идеями Павла в последние два года учебы и в год практики. По его собственным словам, Швейцера привлекает в Павле «абсолютное и непоколебимое уважение к правде»: Павел «не принимает в расчет, будут ли толкования, к которым он пришел, лежать в рамках взглядов, царивших в христианской общине, и могут ли они быть признаны приемлемыми для веры». Швейцер тоже, как известно, «не принимал в расчет» подобных соображений. Он писал, что «вере нечего бояться мышления, даже если оно потревожит ее мир и поведет к столкновению, результат которого покажется губительным для благочестия». Сам Швейцер никогда не боялся «губительных последствий» того, что считал истиной. В год его смерти прогрессивные «Фрисинкер» («Вольнодумец») и «Прогрессив уорлд» («Прогрессивный мир») удивленно писали: «Не совсем ясно, как сохранил он веру в бога». Так или иначе, журналы эти считали его своим, истинным гуманистом и вольнодумцем.
В работе об учении Павла Швейцер применил свою самую существенную теологическую гипотезу и для начала высказал предположение, не является ли объяснением многочисленных противоречий, находимых у Павла теологами, тот самый факт, что Павел, как и Иисус, разделял эсхатологические воззрения своего века.
«С моим исследованием учения святого Павла, – писал впоследствии Швейцер, – произошло то же, что произошло ранее с работами о тайной вечере и жизни Иисуса. Вместо того чтобы ограничиться простым изложением своего открытия, я каждый раз взваливал себе на плечи написание истории проблемы».
Швейцер признается, что побудило его к этому восхищение «Метафизикой» Аристотеля, где принят именно этот способ. Вначале Швейцер думал, что он напишет на этот раз лишь обзорную литературно-историческую главу, но, как не раз у него бывало, глава выросла в книгу.
Один из «солидных» теологических журналов писал после смерти Швейцера, что «трудно себе представить, как его философия может быть выражена в христианских терминах кем-либо, кто не получал с раннего возраста его воспитания». Немецкий биограф Швейцера В. Пихт вообще считал, что «исследование Павла имеет дело со специальными проблемами, недоступными пониманию читателя, не связанного с теологией, и не вызывающими у него интереса (несмотря на всю важность этих проблем для христианской мысли»).
Так или иначе, мы ограничимся упоминанием о том, что работа о Павле подводила еще ближе, чем прежние труды Швейцера, к проблемам этики, и слово «этика» все чаще и чаще, как заклинание, звучало на страницах книги.
В этот до предела заполненный трудами 1911 год Швейцер вдруг снова занялся Бахом. Нью-йоркский издатель попросил Видора подготовить издание органных произведений Баха с рекомендациями для исполнителей. Видор соглашался на эту работу только на том условии, что они будут делать ее вдвоем со Швейцером. Оба они недолюбливали так называемые «практические» издания музыки, однако на сей раз вынуждены были согласиться, что после нот (ни в коем случае не в самих нотах) будут следовать небольшие статейки, которые познакомят музыкантов, играющих на современных органах, с органным стилем Баха, с тем, какая смена клавиатур и какие регистры предусматривались при исполнении того или иного произведения на органах, для которых писал Бах. Дело в том, что Бах в отличие от других композиторов, писавших для органа, не оставил указаний для смены клавиатур и регистров. Для исполнителей его времени в этом и не было нужды, но с той поры сильно изменились и сами органы, и музыкальные вкусы. К моменту возрождения популярности Баха в середине прошлого века стала возникать новая традиция, опиравшаяся на стиль XVIII века и находившая правильное исполнение Баха слишком простым и грубым. После Великой Французской революции, во время которой погибло большинство французских органов, после замечательных работ Кавайе-Коля по изготовлению новых органов, как это ни парадоксально, хранительницей старой немецкой традиции явилась парижская школа (продолжавшая уроки Гессе из Вроцлава), и музыканты всего мира стали прибегать к теоретическим работам этой школы. И Видор, и его ученик Швейцер, проведший к этому времени столько экспериментов со старинными органами, относились именно к этой школе. Рекомендации их в новом издании Баха как раз и предназначались для органистов, которым приходилось иметь дело только с современными органами. После короткой инструктивной части Видор и Швейцер предлагали каждому органисту экспериментировать самому, увеличивая силу звука и оттенки тона, но не отрываясь при этом от баховского стиля.
