Лариса Гармаш - Лу Саломе
И, наконец, третьим, самым личным и решающим фактором ее выбора в пользу психоанализа была жажда "лучистого увеличения в объеме собственного жизненного пространства путем пробирания на ощупь к корням, которыми я погружена в тотальность бытия…"
В 1912 году, положившем начало их сотрудничеству, Фрейду было пятьдесят шесть лет. Он был всего на пять лет старше Лу, но внешне возрастной разрыв между ними казался гораздо более значительным. Вообще, она почувствовала себя рядом с ним ребенком. Это ее обрадовало: в отношении творца психоанализа ее привлекала отнюдь не позиция равноправного сотрудничества, но почтительная харизматическая дистанция. Лу не хотела допускать никакой фамильярности по отношению к тому, кто указал ей окончательную цель жизни.
Ее трогало и восхищало то, что Фрейд рисковал своей репутацией ради открытий, которые его как человека должны были, скорее, огорчать. Этот гениальный исследователь, коего столь многие считали ниспровергателем моральных ценностей, вел жизнь, всецело находившуюся под его интеллектуальным контролем. Юнг вспоминал, как однажды в Америке, когда они по обыкновению, ставшему аналитической традицией, пересказывали друг другу свои сновидения, Фрейд признался, что ему снятся американские проститутки. "Так почему бы вам не предпринять что-либо в этом направлении?" — игриво поинтересовался Юнг. Фрейд отпрянул от него, ошеломленный: "Но я женат".
Сам творец психоанализа шутил по поводу своей устойчивости к соблазнам грустно и метко: "У каждой из тяжущихся сторон есть свой резон: влечение имеет право на удовлетворение, реальность — на положенное ей уважение. Однако каждому известно: безвозмездна только смерть".
"Единственной его слабостью, — пишет Эткинд, — были сигары и коллекция античных и восточных статуэток, в которую он, особенно в конце жизни, вкладывал все свободные деньги. Его рабочий стол весь был заставлен этими статуэтками, расположенными в образцовом порядке так, чтобы между ними располагалось точно отмеренное пространство для листов бумаги, на которых он писал свои книги. Пациент, проявивший особое мужество в самораскрытии глубин своего бессознательного, удостаивался поощрения в виде краткой экскурсии по этой коллекции".
Саломе так оценивала его вклад в раскрытие секретов детской сексуальности, которые, по собственному признанию Фрейда, были для него "малоприятными и отталкивающими": "Он обладал мужеством, большим мужеством, позволившим ему очень глубоко погрузиться в эту зыбкую, рискованную область и, сохранив уверенность и спокойствие, пройти ее насквозь. В итоге он открыл законы подземных толчков, от которых рушатся даже самые прочные и высокие стены". При всем том, однако, своих собственных сыновей, когда пришел их черед получить необходимые сведения о половой жизни, он направил к доктору… Вообще, несмотря на профессиональную погруженность в сексуальные секреты и тайны других, он предпринял все возможное, чтобы скрыть от всех собственную интимную жизнь. Многие из частных писем он уничтожил, а те, которые уцелели, хранятся нынче в библиотеке США и должны стать доступны, начиная с 2000 года.
Разумеется, научный прорыв Фрейда не ограничивался ни открытием огромной роли в нашем культурном мире неосознанного и иррационального, ни признанием целого резервуара детских фиксаций либидо. Лу чутко замечает, что о существовании бессознательного догадывались и до Фрейда, но именно он высветил связи и механизмы его функционирования внутри психики — вытеснение, сублимацию, сгущение, обращение в противоположность. Нормальные и патологические процессы, согласно Фрейду, протекают по одним и тем же правилам. И это позволило раскопать ему целый интереснейший пласт "психопатологии обыденной жизни", когда врач получал доступ к комплексу пациента через его обмолвки, описки, остроты, сны, казалось бы случайное забывание слов. Недаром позднее Мирча Элиаде восхищался Фрейдом как великим мифотворцем человеческого существования; куча скучных деталей, которым мы не придавали значения: ошибки в написании, огрехи в произношении, забывчивость, постыдные воспоминания, страхи, остроты, — все это благодаря великому воображению ученого озарилось таинственным мерцанием секса и предстало волшебными ключиками, отпирающими тайны человеческой души.
Это богатство инструментария не могло не пленять Лу. Правда, Фрейд поначалу добродушно "высмеял мое страстное желание изучать психоанализ: ведь в то время никто еще не помышлял об учебных институтских курсах. Спустя время, когда я вновь предстала перед Фрейдом… он во второй раз смеялся над моей наивностью и еще более искренно, так как я заявила мэтру, что помимо него хотела бы иметь наставником Адлера (оба успели стать заклятыми врагами). Фрейд добродушно согласился…"
Сохранилось письмо Фрейда к Лу от 4 ноября 1912 года, где он высказался по этому поводу с предельной откровенностью: "Мы вынуждены были прервать контакты между нашей группой и адлеровскими отщепенцами, поэтому врачи поставлены перед выбором: посещать лекции или там, или тут. Не слишком это хорошо, но поведение отщепенцев не оставляет другой возможности. Не хочу налагать на Вас ограничений, но прошу как не упоминать о посещениях наших лекций там, так и у нас не говорить о лекциях Адлера. Сожалею, что не могу прикрыть перед Вами кулис научного движения". В других случаях Фрейд не прощал подобной раздвоенности.
Первая встреча Лу с Адлером состоялась уже на третий день по ее приезде в Вену (что было обусловлено еще в переписке). Она просидела у него дома до поздней ночи: "Он мил и очень умен. Две вещи меня, однако, раздражали: то, что он слишком личностно говорил о происходящих спорах, а также то, что выглядел как пуговица, застегнутая сама на себя…" Она обратилась к нему не столько по поводу теории психоанализа, сколько потому, что нашла в его книге "О невротическом характере" ссылки на религиозно-психологическую литературу, а это попадало в самый нерв ее исследовательских интересов. Лу засыпала его вопросами о психологии возникновения религиозных символов, но Адлер вместо серьезной дискуссии предпочел пригласить ее в кафе, был весел и уклончив.
Итак, в те месяцы, будучи прилежной ученицей и читательницей как Фрейда, так и Адлера и не желая зависеть ни от чьего мнения, она пытается сопоставлять их взгляды на одни и те же явления и их терапию. Исключительность Лу проявилась и в этом случае: она оказалась не только единственной женщиной, но и единственным человеком, умудрившимся учиться одновременно и у Фрейда, и у Адлера. "Обет молчания" она не нарушила: даже когда она прекратила посещать занятия Адлера, отдав однозначное предпочтение Фрейду, в "лагере Фрейда" об этом долго никто не подозревал. Дело же было в том, что Лу пришла к выводу, который не собиралась обнародовать: что терапия Фрейда отличается от адлеровской, как нож хирурга от мази знахаря. Адлер еще некоторое время пытался вернуть ее в лоно своих сторонников, но Лу оставалась непреклонной, заявив, что полезным для нее моментом в общении с Адлером была упомянутая книга. К этому она добавляла, что "даже самая соблазнительная среди всех возможных концепций не могла бы меня отвлечь от того, что открыл Фрейд. Когда знакомишься с его методом исследования, понимаешь, что самому блестящему теоретику психоанализа не удалось бы заговорить меня от его чар и что никакие несовершенства теории Фрейда не смогли бы обесценить сам метод в моих глазах… Но если бы я принялась объяснять, что ему позволило сделать свои открытия, я бы рассмешила его в третий раз. Это все равно что пытаться уточнить, каким силам подвластны пальцы скульптора или рука художника". Тем временем в прессе появляются сообщения, что Лу пополнила "секту экзорцистов", как с подачи Адлера называли приверженцев Фрейда, и опубликовала ряд статей, оскорбляющих общественную мораль. Сам Адлер в конце концов так отозвался о своих отношениях с Фрейдом и Лу: "Мои взгляды могут быть ошибочными. Не по этой ли причине их стоит подворовывать?"
