Пако Тайбо II - Гевара по прозвищу Че
Началась сложная операция по доставке Мэтьюза; ее координировали из столицы Кубы. Журналист был через Гавану и Сантьяго доставлен в горы Сьерры. Фидель попытался заставить партизан на время встречи выглядеть настоящими военными, и попросил одного из своих бойцов, Фахардо, принять соответствующий облик. Много лет спустя Фахардо со смехом вспоминал: «Я посмотрел на себя, посмотрел на других, на их разбитые ботинки, заскорузлые от грязи, завязанные кусками проволоки...»
Это была не единственная нелепость в интервью. Фидель, уклоняясь от ответа на вопрос о численности своего войска, указал на окружающих и сказал: «Это мой штаб». Но он умолчал о том, что у этого штаба не было никакой армии. Возможно, встреча не произвела сильного впечатления на Мэтьюза, которому доводилось в свое время видеть совсем другие революционные армии, но сам факт, что Фидель жив и здоров, оказался сенсацией мирового значения.
Статья Мэтьюза появилась в «Нью-Йорк тайме» 24—26 марта. В ней описывался тот дух сопротивления, который особенно преобладал в двух главных городах острова, и разъяснялся статус Фиделя как лидера движения. Появившись буквально сразу же после сообщений о том, что Фидель мертв и его силы разгромлены, публикация «Тайме» нанесла режиму сильный удар; спустя несколько месяцев диктатура Батисты пережила еще одно подобное потрясение. Когда 26 декабря на Кубе была временно отменена цензура, интервью сразу же перепечатали в нескольких газетах и передали по радио. Кубинское Министерство обороны сердито ответило, что интервью можно «рассматривать как главу из научно-фантастического романа» и что самозваный военный руководитель области Орьенте просто смешон, утверждая, будто никто не в состоянии преодолеть блокаду, установленную его отрядами. Шум пробудил мировой интерес, и двумя днями позже Мэтьюз триумфально завершил свою публикацию, напечатав факсимиле автографа Фиделя и несколько фотографий, сделанных во время встречи; на двух из них автор статей был запечатлен вместе с Фиделем Кастро в горах Сьерра-Маэстра.
Судя по записям Че, общение с американцем обеспокоило его: «визит Мэтьюза, естественно, был очень кратким».{9}
12. Казнь
После встречи руководителей и интервью журналистам партизаны должны были снова выйти в поход. Во время подготовки прошел слух о том, что неподалеку видели Эутимио Герру. Повстанцы решили его отыскать. Нашел предателя и доставил в лагерь Сиро Фриас. При обыске партизаны нашли личное оружие, какого у них никогда не было, гранаты и охранное свидетельство, подписанное Касильясом. «Ради бога, прошу, — кричал Герра, — расстреляйте меня, только не читайте этого!»
«Он упал на колени перед Фиделем и бесхитростно просил, чтобы его убили. Он сказал, что заслужил смерть. Он, казалось, сильно постарел за короткое время, на его висках было много седины, которой мы не замечали прежде. Сцена была чрезвычайно напряженной. Фидель резко упрекал его за предательство; Эутимио признавал свои грехи и хотел лишь, чтобы его убили. Для каждого из нас, кто видел это, незабываемым остался тот момент, когда с ним говорил Сиро Фриас, друг его семьи. Сиро напомнил Эутимио обо всем, что сделал для него — о той житейской поддержке, которую вместе с братом оказывал его семейству, и о том, как Эутимио предал их, выдав сначала брата Фриаса, которого спустя несколько дней убили жандармы, а затем пытался покончить со всеми нами. Эту длинную и патетическую тираду Эутимио выслушал молча, низко опустив голову. Его спросили, хочет ли он чего-нибудь, и он сказал, да, он хочет, чтобы революция — другими словами, мы — позаботилась о его детях».
Юниверсо — именно ему Фидель Кастро приказал расстрелять Герру — рассказывал: «Я должен был выстрелить в него десять раз. Подошел Че, мы встали у него по бокам и повели его в сторону, чтобы убить не на глазах у всех. Я дал Герре бутылку рома, которую он на ходу осушил одним большим глотком. Он продолжал повторять: «Убейте меня». «В этот самый миг разразилась сильная буря, и все вокруг почернело. Небо перекрещивали молнии, шел необыкновенно сильный ливень, непрерывно гремел гром». «Я нес винтовку, — продолжал Юниверсо Санчес, — а Че выхватил пистолет 22-го калибра и тут же, на месте, застрелил его. «Черт возьми, Че, ты убил его!» Лицо у Че перекосилось, его вырвало. В сочетании с громом это было адское, ужасное зрелище».
Че, который старался избегать косвенных высказываний и полуправды, никогда публично не признавался в том, что казнил предателя. В сделанной позднее записи он сообщил только, что «полыхнула молния, затем раздался долгий раскат грома, так что в тот момент, когда Эутимио Герра встретил свою смерть, никто из находившихся поблизости товарищей не мог расслышать выстрела.
Мы похоронили его здесь же на следующий день... Мануэль Фахардо хотел поставить крест на могиле, но я воспротивился, так как такое свидетельство казни, да еще и на открытом месте, могло оказаться очень опасным для крестьян. Тогда он вырезал маленький крестик на стоявшем поблизости дереве».
Солдаты продолжали громить крестьянские общины в Сьерре по доносам Эутимио даже после его смерти. 25 апреля они открыли огонь по дому Дариеля Аларкона и убили его жену. Партизаны еще раз перешли на новое место. «В то время мы перемещались медленно, не придерживаясь никакого определенного направления, прячась среди холмов».
Словно в отместку за казнь Эутимио, 22 февраля Че настиг очередной приступ астмы. Никаких лекарств у него не было. Приступ был настолько сильным, что в мемуарах он будет говорить о нем как о самом трудном периоде войны. Целую неделю он с большим трудом заставлял себя вползать на склоны. 28 февраля партизаны заметили, что к крестьянскому дому, где они отдыхали, идет армейское подразделение. Это был «хорошо оснащенный отряд, прибывший явно для того, чтобы занять высоту. Мы должны были быстро бежать, чтобы достигнуть гребня холма и перевалить за него, прежде чем отряд отрежет нас. Это оказалось не слишком трудно, так как мы вовремя заметили их».
Но солдаты тоже заметили партизан и открыли по хижине огонь из автоматов и минометов.
«Мы легко забрались на вершину, по крайней мере большинство из нас, и пошли дальше; для меня же это было трудным делом. Я справился, но у меня был такой приступ астмы, что каждый шаг давался с трудом. Я помню, как в это трудное время Кресло помогал мне идти. Когда я больше не мог выдерживать высокий темп, то попросил, чтобы меня оставили. Кампесино заговорил со мной примерно так же, как солдаты разговаривали с его товарищами: «Ты, кусок аргентинского дерьма, или ты пойдешь, или я буду бить тебя всю дорогу».
