Израиль Бас - Иван Федоров
Характерно, что, перечисляя выдающихся людей эпохи Возрождения, Энгельс называет среди них людей, близко стоявших к книгопечатанию.
Дюрер (1471–1528) — художник, гравер, печатник и писатель — не только создал книги с изумительными гравюрами, но и оставил специальное руководство по пропорции в искусствах вообще и в типографском искусстве в частности.
Лютер в борьбе против католичества прибегал к печатному станку и, борясь против папства, содействовал также очищению языка.
Книгопечатание и его творец Иоганн Гутенберг вызывали восхищение лучших умов человечества. Испанский поэт Мануэль Хосе Кинтана написал поэму «Памяти Гутенберга».
Своими высокими идеями она привлекла внимание Фридриха Энгельса, который сделал стихотворный перевод ее с испанского.
Поэма с первых строк противопоставляет своего героя излюбленным, но недостойным героям старой литературы:
Достойно ли поэта петь чертоги
Властителей иль блеск войны кровавой,
Когда звучат, ликуя, трубы славы
На небесах, где обитают боги?
Не стыдно ль вам? Сокровище таланта,
Сиянье славы расточать, о братья,
На тех, кого история навеки
С презреньем осудила на проклятье?
Не короли, не тираны — герои человечества. Только тот достоин славы и бессмертия, кто своим трудом помогает человечеству совершенствоваться, кто облегчает муки человечества.
Таков и Гутенберг:
…ты пришел, — и мысль
Раздвинула границы, что мешали
В младенчестве ей развиваться долгом,
И унеслась, взмахнув крылом, в простор,
Где с Будущим Прошедшее заводит
Торжественный и вещий разговор.
Века страдало человечество в цепях рабства, гнета и насилия. Но вот раздался призыв к свободе человека. Печатный станок разнес этот призыв по всему миру:
…смертный из глубин паденья
Воспрянул гордо, полный возмущенья,
И над простором рек
Пронесся клич: «Свободен человек!»
И полетел, сметая все преграды,
Святой призыв; и эхо понесло
Его чудесно на крылах могучих,
Что создал Гутенберг…
Отныне ни меч, ни костры — ничто не в силах преградить путь свободному слову; оно поднимет человечество и поведет его к победе над тиранами.
И поэма заканчивается хвалой изобретателю книгопечатания Гутенбергу:
Хвала тому, кто темной силы чванство
Повергнул в прах, кто торжество ума
Пронес сквозь бесконечные пространства;
Кого в триумфе Истина сама,
Осыпавши дарами, вознесла!
Борцу за благо — гимны без числа![14]
Этот прекрасный гимн поет человечество не одному Гутенбергу, но всем борцам за свободу и развитие культуры. С полным правом может быть отнесен этот гимн и к другому книгопечатнику, такому же страстному борцу за благо человечества, — Ивану Федорову.
Иван Федоров видел и высоко оценил роль книгопечатания, как орудия культуры и просвещения; он понял также роль книгопечатания в практической борьбе и сумел использовать печатный станок для служения своему народу, своей родине. Это был достойный сын русского народа. Это был великий русский человек. По всем своим качествам Иван Федоров достоин занимать почетное место в ряду тех великих русских людей, которыми гордится наша страна и наш народ.
Но «хозяева жизни» в старой России, преследовавшие свободное печатное слово, старались оставить в тени имя первопечатника. Когда в 1870 году в связи с трехсотлетием введения книгопечатания возникла мысль поставить памятник Ивану Федорову, царское правительство отказало в средствах. Пришлось объявить сбор частных пожертвований. Деньги собирались в течение сорока лет! И в конце концов сооружение памятника попало в руки тех же самых «хозяев жизни».
Они старались сделать все возможное, чтобы пригладить и причесать под свою гребенку этого сильного и смелого человека; они пытались изобразить его чинным обывателем, хранителем «устоев» классового общества. Эти господа отвергли проект знаменитого русского скульптора Антокольского, насыщенный большой искренней правдой, реализмом, изображавший книгопечатника за работой в рабочем костюме, с засученными рукавами. Лучше всего об их отношении к такому проекту памятника рассказал сам Антокольский в своем письме:
«… Я получаю протокол, который ясно доказывает, что мой эскиз (памятника Ивану Федорову) был подвергнут экспертизе, и по совету знатоков было решено, что эскиз мой негоден, потому что я представил его как рабочего, между тем, как он был не только рабочий, но и высоконравственный человек, который много пострадал за преданность своему делу. Чорт бы их побрал. Точно рабочий не может быть весьма нравственным человеком! Точно это какой-то недостаток, что я представил его в минуту того труда, который он страстно любил и за который пострадал! Точно это недостаток, что поэта представляют, когда он творит, а полководца на поле битвы! Да я бы спросил у них: „Господа, каким образом можно в скульптуре, да еще в эскизе, показать высоконравственность?“ Затем идет дальше критика, касающаяся красоты линий, археологии, точно тут речь идет не об эскизе, а о полном творчестве…»
Отвергнув проект Антокольского, объявили новый конкурс. Если воздвигнутый, наконец, памятник оказался все же удачным, то это отнюдь не заслуга обывателей, сидевших в комиссии.
Пошлость учредителей памятника доходила до того, что они старались не столько об увековечении памяти Ивана Федорова, сколько о том, чтоб увековечить самих себя. При закладке памятника в 1907 году они заложили в фундамент его металлическую доску с надписью, которая дословно, за исключением дат и имен, подражала (в XX веке!) первопечатному послесловию: «Изволением отца и споспешением сына и совершением святого духа при благочестивейшем государе императоре Николае Александровиче в первопрестольном граде Москве подвиги и тщанием императорского археологического общества, председательницы оного графини П. С. Уваровой… создася памятник сей первому дела печатных книг мастеру…»
Сколько пошлости и неуважения к памяти книгопечатника надо было иметь, чтобы позволить себе его словами говорить о «подвигах и тщании» какой-то графини…
На торжество открытия памятника разослали именные билеты без права передачи и без права произнесения речей, как было специально оговорено в них.
И все же, сквозь все полицейские рогатки, сквозь всю ложь и обман либеральных устроителей торжества, прорвалось истинное слово правды о печатнике и о печати в царской России: на ленте одного из венков, возложенных на памятник, оказалась надпись: «Первому мученику русской печати».
