Бернард Быховский - Кьеркегор
Но, как известно, и книги имеют свою судьбу. Если первые немецкие переводы работ Кьеркегора — «Необходима самокритика современности» (1869), «Обучение христианству» (1878) — остались незамеченными, то в начале нашего века положение изменилось. Протестантские теологи первыми «открыли» Кьеркегора. Шремпф, Хеккер, Бруннер, Барт, Бультман «приняли на вооружение» его фидеизм. С 1909 года начинает выходить в свет первое немецкое издание Собрания сочинений Кьеркегора. Немецкий язык открыл доступ к нему западноевропейским философам. Но настоящее воскресение Кьеркегора из мертвых произошло в годы первой мировой войны. «Лишь с первой мировой войны, — свидетельствует К. Ясперс,— умерший в 1855 году датский мыслитель и поэт стал по-настоящему известен в Германии и сделался основой современного философствования» (60, 498). «И не случайно, — замечает по этому поводу А. Паульсен,— что лишь после первой мировой войны он был, по сути дела, впервые открыт, и притом в Германии, и это открытие, собственно говоря, повлекло за собой духовный поворот послевоенного времени» (85, 440). Да, это «открытие» не было случайным. Не случайным было и то, что в послевоенный период Кьеркегор сделался подлинным философским кумиром немецких, а затем и французских идеалистов. «Философия без Кьеркегора кажется мне в наше время невозможной»,— заявил Ясперс (62, 2, XX). Интерес к нему настолько возрос, что некоторые философы, теологи, поэты (например, Э. М. Рильке) принялись ради приобщения к идеям Кьеркегора за изучение датского языка. Копенгаген становится Вифлеемом экзистенциализма.
В буржуазной философии с первой четверти нашего века начался так называемый кьеркегорианский ренессанс. По словам одного из его наиболее влиятельных последователей, Кьеркегор был «одним из тех петухов, чей голос из близи и из дали как бы предвещает нам приближение действительно наступившего теперь нового дня» (33, 98). Сбылось предвидение самого Кьеркегора, писавшего в своем «Дневнике»: «Когда над каким-либо поколением начинает нависать непогода, тогда обнаруживаются личности, подобные мне» (цит. по: 85, 291).
Влияние кьеркегорианства на буржуазную идеологию не только не ослабевало во второй четверти двадцатого столетия, на подступах империализма ко второй мировой войне, но усиливалось и расширяло сферу своего влияния. К протестантским теологам примкнули и отдельные католические философы (как Г. Марсель), число которых все возрастало. Учение Кьеркегора проложило путь и в некоторые заокеанские круги (первоначально через посредство протестантских теологов Тиллиха, Нибура, Лоури). «Его имя практически было неведомо в нашей стране (в США.— Б. Б.),— пишет Коллинз,— до конца тридцатых годов, хотя кьеркегорианский ренессанс был в полном разгаре в Европе в течение предшествующей четверти века» (41, VII). Наконец, голос Кьеркегора раздался и по другую сторону океана: в Японии с 1950 года выходит в свет перевод его Собрания сочинений. В Копенгагене в 1948 году создается центр международного «Кьеркегорианского общества», издающего специальный журнал «Кьеркегориана». Переводы произведений Кьеркегора и литература о нем растут из года в год. За одно только пятилетие 1961—1965 годов в разных странах вышло более трехсот работ о его жизни и учении. Ему посвящаются специальные национальные и международные симпозиумы.
В сущности нельзя говорить ни о каком «ренессансе» философии Кьеркегора, поскольку у нее не было никакой «первой молодости». «Его век не понял его» (58, 293). В наш же век учение Кьеркегора впервые обрело звучание и влияние. «Открытие Кьеркегора было ответом на определенную социальнопсихологическую ситуацию, сложившуюся в наше время» (67, 263). Л. Кригер прав, говоря, что «жизненность его идей принадлежит скорее двадцатому столетию, чем его собственному» (72, 241).
Наш интерес к Кьеркегору объясняется вовсе не простым любопытством. Этот интерес обусловлен и оправдан тем неоспоримым фактом, что, казалось бы, мертворожденное учение ожило, приобрело большое влияние в духовной жизни современного буржуазного мира, стало действенной идеологической силой, далеко вышедшей за рамки академических кругов, проникшей из философии и теологии в художественную литературу, поэзию, драматургию, наложившей отпечаток и на некоторые политические доктрины. Нельзя, конечно, согласиться с тем, что «если Кьеркегор ничего не значил для духовной истории девятнадцатого века, то, наоборот, в его творчестве, как в ядре, сосредоточилась и сгустилась вся проблематика нашего века» (42, 7). Явным преувеличением является также и то, будто «сегодня, более чем через сто лет после своей смерти... он является одним из наиболее значительных, если не самым значительным, из философов нашего времени» (90, 55). Но все же удельный вес кьеркегорианства в идеалистическом лагере современной философии весьма значителен и влияние его не допускает игнорирования и пренебрежения. Нельзя отрицать, что в какой-то мере «творения Кьеркегора являются сегодня живой и активной духовной силой» (56, 156), что «мир в данный момент интересуется Кьеркегором, как никогда ранее», и что «семена, посеянные им столетие тому назад, ныне начинают произрастать» (58, 294).
В чем же секрет «второго пришествия» Кьеркегора? Вообще говоря, история знает немало не признанных при жизни, непонятых, неоцененных мыслителей, первооткрывателей, предвестников. Немало научных открытий, технических изобретений было сделано задолго до того, как производительные силы достигли такого уровня, когда забытые прежние догадки и домыслы воплощались в жизнь. Немало, однако, знает история и таких заблуждений, иллюзий, измышлений, которые на долгие годы, иногда на целые века, после своего порождения становились тормозом общественного прогресса, духовным оружием реакционных сил. Немало таких неореставраций испытало и испытывает человечество. Общеизвестный пример — неосхоластика. Один из таких примеров представляет и духовное наследие Сёрена Кьеркегора. Его болезненная психика, уязвленное сознание, ущербная мысль родили в копенгагенском захолустье идеи, чувства, побуждения, которые пришлись как нельзя более по вкусу, по душе людям другого века, которые отвечали настроениям и стремлениям людей, живших не только в других странах, но и в иных социальных условиях — в условиях всеобщего кризиса капиталистической системы.
Потеряв всякое чувство меры, нынешние апологеты и поклонники Кьеркегора превозносят и восхваляют его как мыслителя, «религиозная философия которого... имеет для будущего такое же значение, какое „Органон“ Аристотеля имел для истории логики» (34, 69); как философа, «принадлежащего навеки и всему человечеству так же прочно, как Платон и Аристотель, Спиноза, Юм, Кант и Гегель» (Д. Ф. Свенсон в предисловии к английскому переводу Гейсмара: 45, XVII). Знаменосцы экзистенциализма твердят о «коперниканском перевороте» в философии, совершенном в Копенгагене в первой половине прошлого века, покончившем с «птолемеевскими» системами классической немецкой философии[16] и положившем начало новой эры в истории философии, совершенно новому роду философствования...
