Лев Понтрягин - Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим
В начале 50-х годов прочёл годовой курс лекций по теории гладких многообразий и её приложениям к классификации отображений сфер на сферы.
Этот мой курс слушал Павел Сергеевич Александров. После лекции мы обычно отправлялись с ним в хороший ресторан, где обедали вместе, пили кофе и много разговаривали обо всём, в частности о математике. В те времена у нас были очень тёплые отношения.
Из этих лекций позже возникла монография «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий» 4, опубликованная в трудах Стекловского института. Позже эта монография вместе с моими работами по характеристическим циклам была выдвинута по инициативе Б. Н. Делоне на международную премию имени Лобачевского. Эта премия была мною получена в 1966 году.
* * *Десятилетие после возвращения из эвакуации было наполнено для меня многими важными событиями. Но не все эти события я могу датировать теперь.
Конечно, важнейшим событием было окончание войны! День 9 мая 1945 года я помню до сих пор! Перед концом войны радиоприёмники были уже нам возвращены, и из заграничных передач мы все уже знали, что 8 мая подписана безоговорочная капитуляция Германии. Было известно, что в ночь с 8 на 9 мая и у нас будет объявлено о конце войны. И многие ждали у радиоприёмников и динамиков трансляционной сети этого сообщения. Но я к тому времени уже очень берёг свой сон и не стал ждать ночного сообщения, а отложил всё до утра. Вечером девятого я был в гостях у своих знакомых и там узнал, что по случаю победы в Москве будет дан салют из 1000 орудий. Я сразу же отправился домой, чтобы открыть окна, так как боялся за стёкла.
Всем были памятны первые победные салюты, которые производились неосторожно, так что во многих домах вылетали стёкла. Были и случаи похуже. В фейерверке участвовали крупнокалиберные зенитные пулеметы, которые пускали трассирующие очереди в пустое небо. Пули, падая назад, иногда попадали на граждан, и, говорят, даже были несчастные случаи. Однажды, когда я сам был недалеко от салютующей батареи, я почувствовал, какой страшный воздушный удар вызывает залп. Но победный салют из 1000 орудий был произведён осторожно, и никаких происшествий не было. Научились.
В Москве у меня возобновлялись старые знакомства и появлялись новые. Вернулся из лагеря Ефремович, кажется ещё до окончания войны. И в результате наших усилий получил разрешение жить в Москве. Он был прописан и жил первое время на даче у брата П. С. Александрова — М. С. Александрова, знаменитого гинеколога. После отъезда Таси в Колтуши он поселился у нас и прожил семь лет в моей квартире. Всё это время мы поддерживали с ним дружеские отношения. Вместе читали стихи, разные книжки, но математикой вместе не занимались. Насчет математики Вадим Арсеньевич был ленив.
Только к концу его проживания у нас наши отношения несколько испортились благодаря той бесцеремонности, с которой Ефремович использовал нашу квартиру. Ефремович был большой любитель дам, и иногда сразу приходило их несколько, так что он рассаживал их по разным комнатам, чтобы они не встречались друг с другом. Он выехал от нас, когда ему была возвращена его старая квартира.
Перед войной у меня устраивались танцы, на которые собиралась молодёжь. Эти танцы доставляли мне большое удовольствие. Другим развлекательным занятием у меня было катание на коньках с кем-нибудь вдвоём. Я возобновил свои детские навыки, когда я катался по улицам Москвы на коньках, и стал ходить на катки. После возвращения из эвакуации танцы и катание на коньках возобновились.
Несколько позже у меня появилось новое спортивное увлечение — катание на байдарке. Я приобрёл себе разборную байдарку на двоих и выезжал на автомобиле вместе с этой байдаркой и с кем-нибудь из друзей на подмосковное водохранилище. Там байдарку мы собирали, катались целый день и возвращались домой уже поездом поздно вечером.
При катании на коньках и катании в байдарке часто происходили занятия математикой. Были случаи, когда я при этом у аспирантов и студентов принимал экзамены. Помню, что на байдарке мне сдавал экзамен Е. Ф. Мищенко по римановой геометрии и тензорному анализу. Причём на водохранилище были довольно крупные волны, совершенно серьёзные для байдарки. С Евгением Фроловичем — Женей, как я его тогда называл, мы крепко подружились. Эта дружба продолжалась много лет.
В конце сороковых годов появилось ещё новое спортивное занятие — катание на лыжах. Кататься на лыжах убедил меня Е. Ф. Мищенко. Он и обучил меня этому делу. Мы начали с окрестностей подмосковного санатория «Узкое». Очень часто мы с Мищенко во время лыжных прогулок интенсивно занимались математикой. Позже я стал кататься и с другими партнёрами в других местах. Это занятие занимало видное место в моей жизни, я думаю, до конца 70-х годов.
В связи с моим возобновлением работы в университете я приобрёл новых многочисленных учеников. О них я уже говорил. Научные и личные контакты с ними продолжались много лет. С некоторыми сохранились до сих пор.
Запомнилась мне студентка Валя Бурдина. Это была очень бедная девочка из русской рабочей семьи. Будучи студенткой, она одевалась в какие-то отрепья. В математике она проявила значительные способности, так что я решил взять её в аспирантуру. Перед самым окончанием университета она совершила поступок, который затруднил принятие её в аспирантуру. На политическом семинаре она внезапно предложила обсудить вопрос о том, правда ли, что евреев не пускают в аспирантуру. Ей так говорили. Никакого обсуждения не последовало, но в характеристике ей вписали фразу, которая препятствовала поступлению в аспирантуру? Так что в университет я её уже не мог взять.
Я стал стараться взять её в Стекловский институт, и дирекция согласилась. Однако в отделе кадров её дело застряло и не двигалось вперёд. Тогда я пошёл к главному учёному секретарю Академии наук СССР А. В. Топчиеву и изложил ему дело. Я сказал ему, что у меня есть ученики различных национальностей — евреи, грузины, татары и другие. Но мне хотелось бы иметь также и русских. С этой точки зрения Валя Бурдина представляет для меня большой интерес, тем более, что она происходит из рабочей семьи. Топчиев пошёл мне навстречу, и Валя Бурдина была принята в аспирантуру Стекловского института. Её дипломная работа, а также, я думаю, кандидатская, обсуждались нами при катании на коньках.
На моём горизонте заново появился мой довоенный ученик, наиболее усердный и способный слушатель моих лекций, Владимир Абрамович Рохлин. В начале войны он ушёл в ополчение и пропал без вести на много лет. Только в конце войны до нас стали доходить слухи, что он был в плену у немцев, а затем мы узнали, что он освобождён и находится на проверке в советском лагере. Я написал письмо какому-то начальству с просьбой освободить Рохлина. И он вернулся в Москву. Но в Москве его не брали ни в аспирантуру, ни на работу. С пропиской также были трудности. Я решил взять его в Стекловский институт на должность моего официального помощника по научной работе. Таким образом, впервые появился у меня официально помощник. Я даже имел намерение прописать его в моей квартире, но это не удалось.
