Хайнц Шмидт - С Роммелем в пустыне. Африканский танковый корпус в дни побед и поражений 1941-1942 годов
– Дорогой друг, – сказал он, – позвольте мне представить вас… – И он витиевато представил меня своей даме, а затем продолжил с любезностью воспитанного человека: – Вы просто обязаны прийти к нам как-нибудь в гости.
Я принял это ненавязчивое приглашение, выразив приличествующую случаю благодарность, но, так же как и он, прекрасно понимал, что это всего лишь дань светским условностям.
Однако моя миссия в Риме была завершена. Я доставил пакеты военному атташе. Поезд пронес меня через Верону к перевалу Бреннер, где я купил бутылку марсалы, которая, когда ее откроешь, пахнет только пудрой и больше ничем.
Затем через Альпы в Мюнхен. Гражданская жизнь была здесь более упорядоченной, чем в Италии. Здесь не было изящества, свойственного римской улице. Все мужчины и женщины работали и постоянно куда-то спешили: все были одеты либо в форму, либо в рабочие спецовки. В Риме толпы носильщиков чуть ли не дрались за право нести мои вещи. Здесь в Мюнхене мне пришлось нести их самому и быть довольным. Мы вместе с одним капитаном катили тележку с нашим багажом по платформе, где стоял кёльнский поезд.
В Хагене я сошел поезда и пешком добрался до родительского дома (такси не было). Отец тут же отправился к моей невесте, чтобы сообщить о моем прибытии, и осторожно сказал ей, что я вернулся из Африки живым. Я снял военную форму и оделся в свою студенческую одежду, сбросив на пол вместе с формой, которую не снимал всю африканскую кампанию, и груз ответственности, лежавший на моих плечах.
3Мы с Гертой гуляли по тихим лесам и составляли план нашей свадьбы. Это было не так-то просто: офицер, собиравшийся жениться, должен был сначала получить специальное разрешение генерал-адъютанта Верховного главнокомандования вермахта. Разрешение выдавалось только при наличии доказательств арийского происхождения невесты, медицинской справки о том, что она здорова, и поручительства от трех уважаемых граждан. И наконец, мой командир дивизии тоже должен был дать свое согласие.
Герта с женской хитростью и дотошностью, изначально присущей дочерям Евы, выспрашивала у меня подробности моей жизни, стараясь выведать все грехи и оплошности, которые я совершил во время моего долгого отсутствия. И она их выведала.
– Скажи мне, бога ради, что ты делал в Асмаре, – спрашивала она, – когда твою роту добровольцев распустили, а ты жил в шикарном отеле? Ты что, хочешь, чтобы я поверила, что ты провел все это время с фельдфебелем Полем?
Я дал ей полный отчет о своих поступках, разумеется опустив некоторые подробности, но она вскоре вытащила из меня то, что ей хотелось узнать. И боже мой, моя невинная интрижка показалась мне самому такой ужасной! И после ее допроса, в какой бы мягкой форме он ни проводился, я подумал, что в пустыне, пожалуй, безопаснее, чем дома.
Что было делать? В ходе этого перекрестного допроса, сопровождаемого улыбками, пришлось признаться, что да, в том отеле были красивые женщины. Да, их мужья были далеко, в армии. Кто же была самая красивая из них? Ну, жена итальянского майора…
Какой толк после этого добавлять, что у этой обаятельной дамы было трое шумных детей? Я, конечно, не сказал, что среди них была очаровательная девушка семнадцати лет. Ее всегда окружали блестящие молодые итальянские офицеры. Но я заметил в зале для отдыха отеля, что она пыталась изучать немецкий, и произношение у нее было плохое. Мне не оставалось ничего другого, как только предложить ей свою помощь. Конкурентам-итальянцам пришлось ретироваться с поля боя. Девушка делала успехи в изучении языка, а на учителя смотрела благосклонно. В тот вечер мать синьорины с выражением благодарности и комплиментами послала мне на стол бутылку итальянского вина. Пол, сидевший за моим столом, ехидно спросил:
– От тещи, да?
Чтобы не отстать в учтивости, на следующий день я послал синьоре бутылку немецкого импортного пива, несколько ящиков которого было погружено на «Кобург», отправлявшийся на Дальний Восток.
На следующий день наши столики были передвинуты поближе друг к другу. Поль, который был женат уже пять лет и, быть может, именно поэтому относился к матери своей жены весьма скептически, назвал это махинациями «моей тещи».
Несколько дней спустя я попросил синьору позволить своей дочери поехать со мной на охоту. Только потом от своих итальянских друзей я узнал, что означало мое приглашение: у итальянцев это равносильно предложению руки, а полученное разрешение означает, что предложение принято. Синьора дала свое согласие.
Утром в воскресенье, на которое я запланировал охоту, от синьорины пришло послание с выражением сожаления, что из-за плохого самочувствия она не сможет прийти. Поэтому мне пришлось отправиться на охоту с Полем, примирившись с такой не совсем удачной заменой.
Мы уже приближались к окраине города, когда казначей моей расформированной роты прокричал мне:
– Господин лейтенант, ваш самолет уже готов и вылетит через полчаса…
Вот почему я улетел из Асмары, не попрощавшись с дамами и даже не успев забрать свои вещи, на встречу с Роммелем.
Вот такую историю вытянула из меня Герта. Все вполне невинно. Разве можно подумать, что она может повредить рассказчику?
4И вот я, солдат Африканского корпуса, провожу отпуск в Германии, напрасно надеясь получить разрешение жениться. Четыре замечательные отпускные недели, и все закончилось. Я помню прогулки с Гертой вдоль Рейна, безмятежные дни с катанием на моторной лодке, наши восхождения на Драконовы скалы и Семь гор, вечера в кафе «Дрезден» в Годесберге, где у Гитлера была своя личная комната… Мороженое и пирожные, но в Италии они были лучше и слаще. Только романтические чувства превращали эти безвкусные продукты в деликатесы.
Моей девушке надо было возвращаться на работу, мне же из-за отсутствия транспорта продлили отпуск. Не особо хотелось без дела торчать в Германии. Но все, кто побывал в армии, знают, что означает отсутствие транспорта и приказ отправляться на фронт. Я был мелкой рыбешкой. Бесполезно было говорить, что я адъютант Роммеля – хоть Роммель и был в тот момент национальным героем Германии. Официально я был младшим боевым офицером, не приписанным ни к какой части, куда должен был бы вернуться. А Африка? Снова мелочь. Теперь самым ужасным и кровавым был Восточный фронт.
Я решил провести свободное время в Боннском университете, где до войны изучал сельское хозяйство, и попытаться наверстать упущенное за годы службы в армии. Но это предприятие было обречено на провал: одним ухом я слушал лекцию, другим пытался услышать что-нибудь об Африке. Только по выходным я мог улизнуть домой, чтобы повидаться с любимой. А потом опять дни, проведенные в Бонне, и ожидание приказа возвращаться в Африку. В университете, как и везде, девушек было больше, чем парней. Это были девушки, которые поступили учиться, чтобы избежать работы на заводах. Парни были в основном из тех, кого признали непригодными к службе, плюс несколько отпускников, пользующихся возможностью посещать лекции. Девушек не интересовали ни война, ни солдаты. Всех охватила странная апатия. Немногие сомневались в полной победе, но все хотели, чтобы поскорее настал конец войне и их теперешним трудностям. В Бонне почти не было военных. А те, которые встречались, были одеты в серую форму солдат Восточного фронта – солдат, воевавших в России. Некоторые носили бледно-голубую форму зенитчиков с Сицилии. Африканская форма хаки была редкостью. Поскольку я одевался в гражданское, то несколько раз был назван трусом.
