Николай Колибуков - Аджимушкай
- Ваня, чего ты так громко ешь?
- Удовольствие получаю, - быстро отвечает Чупрахин. - Вот зерно, а я кладу его в рот, как большой кусок хлеба, и жую. Здорово получается. Попробуй - сразу почувствуешь, что в желудке полно. Есть такая страна Индия. Так вот там, дед мне рассказывал, все так едят. Такой прием пищи называется психоедой. Бурса, ты не слышал про это?
- Нет, - коротко отзываюсь, глядя на Крылову, на ее потемневшее лицо. У нее под глазами темные пятна и губы почернели.
- А ты, Кирилл? - обращается Иван к Беленькому, сидящему возле плошки.
- Глупости! Сколько ни воображай, от этого сыт не станешь...
- Но это по-твоему, Кирилка, - возражает Иван, - а по-моему, если хорошо воображать, крепко мечтать, многое можно сделать. Конечно, что касается психоеды, тут я спорить с тобой не буду, как говорят, образование не позволяет, а насчет нашей победы могу утверждать: мечта помогает. Иногда так размечтаюсь, что вижу себя в Берлине. Будто хожу по улицам этого проклятого города и так вот кулаком показываю: ну что, герры и фрау, получили Россию!.. Придет такое время, Кирилка, обязательно придет, убежденно заключает он и направляется к Маше, которая, перевязав ногу Правдину, сидит, прислонившись к стене. Я замечаю, как Иван отдает Крыловой зерна. Маша, подержав их, возвращает Чупрахину. Но он протестует, просит, чтобы она съела.
- 16
Сверху через отверстие доносится:
- Безумцы, выхо-о-о-ди-и-те!
Так продолжается второй день. Взрывы прекратились. В подземелье тихо-тихо. И от этого громче слышится:
- ...выхо-о-о-ди-и-ите!..
Теперь мы все размещаемся на командном пункте. Западный выход взорван, несем дежурство только у восточного, наряды меняются через каждые два часа. Находиться на посту не так трудно, а вот перемещаться тяжело - эти триста метров, отделяющие КП от входа, стали непомерно длинными. Но никто об этом не напоминает, будто ничего не изменилось.
- Выхо-о-о-ди-и-ите...
Мухтаров и Мухин приносят со склада ящик с гранатами. Егор спрашивает:
- Сколько еще осталось?
- Тридцать штук, - отвечает Али. Он берет ломик и вскрывает ящик. Ломик соскальзывает, Али, потеряв равновесие, падает. Но тут же вновь принимаемся за работу, что-то бормочет.
- Раздать? - обращается он к Егору.
- Погоди, - Кувалдин окидывает взглядом сидящих бойцов. Он без шапки, с засученными по локоть рукавами, натруди висит автомат.
- Решили мы с политруком пугнуть этих кричальщиков... Кто со мной пойдет?
Поднимается десять человек. Егор, сняв с фитилька нагар, пятерней поправляет упавший на глаза чуб.
- Садитесь и слушайте, - говорит он. - Утром я осматривал пролом, который немцы сделали в госпитальном отсеке. Сквозь него можно проникнуть наверх. Я поднимался. Метрах в ста пятидесяти от пролома, в лощинке, гитлеровцы, землеройные машины. Ударить бы по ним надо, внезапно налететь, забросать гранатами.
Сняв с себя автомат, он вытаскивает из-за голенища суконку и начинает протирать оружие. В темноте кто-то просит глоток воды. Политрук, отстегнув флягу, велит Крыловой посмотреть, есть ли в ней вода. Маша отрицательно трясет головой. Но все же поднимается и, слегка качаясь на ходу, идет на стон. Кирилл, тяжело вздыхая, произносит:
- Если бы сейчас десант высадили...
- Егор, раздавай гранаты, - щелкнув затвором, говорит Чупрахин. Командир, слышишь, раздавай.
Получив боеприпасы, мы ждем назначенного часа. Мухтаров выдает нам по одной конфете: где и как он мог сохранить их - неизвестно. Наклонившись к Али, интересуюсь:
- Откуда взял?
- НЗ командира батальона... Сегодня он распорядился выдать. Это последние.
Возвращается Маша. Она едва переставляет ноги. Чупрахин берет ее под руку и, придерживая, ведет к политруку. Я подхожу к Кувалдину, сажусь с ним рядом. Откусив кусочек конфеты, он спрашивает:
- Патроны в диске есть?
- Есть.
- Покоя нельзя давать гадам.
- Это верно. Нам только бы запастись продуктами и водой.
- Да, - коротко соглашается Егор и тут же говорит о другом. - Ты знаешь, сколько калорий содержит вот эта конфета?
- Нет?
- И я не знаю, - улыбается он. Егор улыбается так, как улыбался тогда, на марше, и в момент, когда объявили, что его назначили командиром взвода, когда отозвали Шапкина готовить разведгруппу. Да, есть же такие люди, от одной улыбки которых делается легче на душе.
- Ты не забыл про Аннушку? - сам не знаю почему вдруг опрашиваю Егора. Он отправляет в рот остаток конфеты, рассматривает свои большие руки.
- Аню, - вздыхает Кувалдин и тут же оживляется: - А я тогда соврал... Помнишь, сказал тебе: Аннушка - жена моя. А ведь это не так.
- Знаю.
Он смотрит на меня с удивлением, прищурив один глаз.
- Знаю, - повторяю я.
- Откуда? - спрашивает он. - Не сочиняй, Николай. А я ее люблю, не было того дня, чтобы не думал о ней. Так она вонзилась в мою душу, что и слов подходящих нет, чтобы рассказать об этом. Не веришь? Ну и что ж, откуда тебе знать... Встретишь такую, тогда поймешь меня.
- Егор, не надо об этом.
- Не надо, так не надо. Это я так, только перед тобой открылся. - Он поднимается и смотрит на часы: - Нам пора. Кто получил гранаты - встать! Чупрахин, проверить оружие.
Пролом конусообразной формы с большим наклоном. По нему не так уж трудно подняться наверх, выйти из подземелья. Обрушившиеся камни подступают к самому лазу, через который видно вечернее небо, низко нависшее над землей. Кто-то должен подняться первым, осмотреть местность вокруг, нет ли поблизости гитлеровцев, потом подать сигнал остальным. Егор подзывает к себе Чупрахина.
- Смотри тут, я полезу, - говорит он Ивану.
- Нельзя тебе, - шепчет Иван. - Ты же командир, забыл, что ли?
Наш гарнизон уже нельзя назвать ни батальоном, ни ротой - слишком мало осталось людей в строю: одни погибли под непрекращающимися обвалами, другие - в открытых схватках с врагом, третьи - от истощения. Осталась небольшая группа, и Кувалдин, конечно, понимает: теперь он и командир и рядовой боец.
- Я знаю, что делаю. Смотри тут.
- Егор, послушай, - настаивает Чупрахин, - я пойду.
- Нет, оставайся здесь. Дело трудное, а у меня еще силы есть. Сэкономил на командирской должности, - вдруг шутит Кувалдин. - Самбуров, пошли.
Поднимаемся с трудом. Дрожат ноги. Егор подает мне руку, помогает преодолеть последний метр. В вечерней мгле темным пятном виднеется стоянка машин. Там немцы.
- Ну! - шепчу Кувалдину.
- Лежи, лежи, - тихо отвечает он.
А лежать невозможно. Со стороны машин ветром доносит запах жареного мяса. Фашисты ужинают. От одной этой мысли кружится в голове, я уже не помню, когда мы в последний раз ели.
- Посмотри направо, что там чернеет, не сады ли? - говорит Егор. Я всматриваюсь. Думаю: "Сады, ну и что из этого? "
