Федор Раззаков - Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Трагикомическая фигура завхоза Лызина, героя «Зависти» – ничтожного, злого и завистливого человека, – оказалась одним из совершенных созданий зрелого Райкина. Маленький, невзрачный человек скучал за канцелярским столом. На нем мешковато сидящий светлый френч. Лицо без грима, лишь густые черные волосы, зачесанные на пробор, взбиты в какой-то лихой и небрежный кок – знай наших! С выражением тупой брезгливости смотрел он на бутылку дешевого вина, наполовину опустошенную. Изнывая от безделья, то и дело прикладывался к ней. Каждый новый глоток распалял его мечты о «роскошной» жизни, она представлялась ему по рисункам на коробках «Казбек», «Курортных» и «Северной Пальмиры». Эти сорта курили его начальники, в то время как он сам мог позволить себе лишь «Беломор». Один вид таких коробок, подобранных в чужих кабинетах, рождал у него мучительную зависть. Она усиливалась ощущением неудавшейся жизни: «Живет же человек! Мне бы так… Не получается. Вот и разбиваюсь перед ними за свои восемьдесят, не считая вычета в профсоюз и подоходного… А жизнь идет… а музыка играет, а кто-то на курорты ездит, портвейн десятый номер пьет». И Лызин мечтает, как вдруг его назначат начальником с окладом сто двадцать рублей. Первое, что он тогда сделает, – вызовет подчиненных и всех уволит.
В мечтах он уже видит следующее повышение с окладом двести рублей: «Закуриваю «Казбек» и в мягком вагоне еду на юг», на этот самый Казбек. Посылаю на службу депешу: «Снять с работы всех, кого не успел»…
Невзрачный человечек с мутным, пьяным взглядом выпрямляется, вырастает. Честолюбивые мечты Лызина поднимают его над унылой действительностью. Распаленный, он влезает на канцелярский стол, словно на трибуну, и видит себя уже самым главным: «Стою, едят тебя мухи, и все. И ничего не делаю. Все вокруг все делают за меня. А я только стою и плюю на всех. Вот я вас всех!»
Телефонный звонок с известием, что надо явиться за расчетом, опускал его на землю. Лызин уничтожен. Ему не удастся топить, снимать, уничтожать других. Но почему-то финал не веселил, зритель, заранее настроенный на смех, затихал и задумывался. Фигура Лызина заставляла о многом задуматься.
Райкин жалел ничтожного, пресмыкающегося перед начальством человека (впоследствии он сам скажет об этом). Он окрасил сатирический характер, удачно найденный автором, своим духовным опытом, гражданским максимализмом. «По-своему увидеть, по-своему рассказать и заставить зрителей задуматься» – так видится артисту его задача. Сочетание гнева и сострадания, насмешки и грусти в исполнении Райкина поднимало его Лызина до уровня высокой классической сатиры.
В моноспектакле «Зависть» эстрадный театр демонстрировал неограниченные возможности создания характера, по своей значимости не уступающего, а во многих случаях превосходящего персонажей больших сатирических пьес. Как и в «Лестнице славы», здесь было стремительное нарастание темпа, сгущение красок, превращавшие реальный, поначалу даже бытовой персонаж в гротесковую, фантастическую фигуру, олицетворяющую зависть. Нагнетание страсти достигало космических масштабов и оборачивалось комическим балаганом в финале…»
Глядя из нашего сегодняшнего далека, вот какие мысли приходят в голову в свете миниатюры «Зависть». Бесспорно, что это чувство преследует человека все время его существование на земле, однако в советские годы зависть нельзя было назвать типичным и распространенным явлением среди большинства населения. Особенно в те далекие, 50-е годы, когда люди только-только начали отходить от последствий ужасной войны. Куда более распространенным это чувство станет чуть позже – два десятилетия спустя, когда жизнь в СССР с материальной точки зрения станет богаче, чем раньше, и людям будет из-за чего друг другу завидовать. Однако даже в те времена различали два вида зависти: белую (когда завидовали по-хорошему, без задней мысли) и черную (зависть по-плохому, по-лызински). И порой даже трудно было сказать точно, какой именно зависти в тогдашнем обществе было больше.
В наши дни ситуация резко изменилась. Белая зависть практически ушла из массового обихода, и на авансцене общественных отношений превалирует только одна ее форма – черная. То есть по-хорошему сегодня уже мало кто завидует. Все это закономерно, если учитывать, что постсоветская Россия превратилась в одно из самых несправедливых обществ в мире, где меньшая часть социума сказочно обогатилась, а большая – обеднела. И отныне черная зависть буквально накрыла страну. Люди стали завидовать друг другу буквально с пеленок: дети в детском саду уже щеголяют друг перед другом крутизной своих родителей, их достатком и положением в обществе. Из детского сада эта зависть переходит в школу, потом в институт и выше – вверх по иерархической лестнице. Таким образом, если в советском обществе Лызиных все-таки было меньшинство, то в нынешнем российском социуме им несть числа. Однако Райкина на них уже нет. Впрочем, как и самой сатиры, которая отменена высочайшим указом сверху за абсолютной ненадобностью – она мешает власть предержащим обтяпывать свои темные делишки.
Кстати, в спектакле «За чашкой чая» была еще одна сценка, которая весьма актуальна и по сей день. Называлась она «Жизнь человека» и тоже была моноспектаклем (всего-то три минуты!) с участием одного актера – Райкина. Суть ее была проста. Артист короткими штрихами показывал жизнь некоего человека с детства до глубокой старости. Причем сначала все выглядело достаточно оптимистично: веселые детские годы, первая любовь, женитьба. А вот дальше жизнь героя выглядела куда более прозаично: скучная работа, скупые повседневные радости, когда зрелый мужчина пропускал рюмочку перед обедом и перекидывался с друзьями в картишки. В финале постаревший герой рассматривал в зеркало свой старческий животик и приходил к грустному заключению: жизнь прошла, а вспомнить по большому счету и нечего. Как написал один критик по поводу этой сценки: «Жизнь, лишенная смысла, огня, цели». Короче, это была насмешка Райкина над обывательским существованием. По советским меркам это была острая сатира, поскольку вся официальная пропаганда трубила о том, что жизнь каждого советского человека должна быть творчески и духовно насыщенна. Райкин в сценке «Жизнь человека» констатировал, что не все советские люди проживают свою жизнь, держа в уме высокую цель.
Согласитесь, в сегодняшней постсоветской действительности эта сценка могла бы обрести новую жизнь, додумайся кто-нибудь из нынешних юмористов взять ее в свой репертуар и расширь, к примеру, с трех минут до десяти, сделав из короткого моноспектакля полноценную интермедию. Ведь сегодня обывательская жизнь стала мерилом жизни подавляющего большинства людей. Никаких высоких идеалов они уже не имеют: одни бесятся с жиру, другие попросту выживают, перебиваясь с хлеба на воду. И снова приходишь к грустному выводу о том, что если в советском обществе большинство людей все-таки имели какой-то высший смысл в жизни (во всяком случае к нему стремились), то в реалиях теперешнего капитализма по-российски единственным смыслом стали деньги (или «бабло» на современном слэнге).
