В. Арамилев - В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917
Офицеры не любят останавливаться на постой в домах, где нет молодых женщин.
Дом Згуро остался нам.
Хозяин угостил нас прошлогодней, уже проросшей картошкой и сушеными яблоками. Яблоки – единственное, что уцелело от грабежа. В буфете у него нет ни одной серебряной ложки.
Згуро, по его словам, вначале войны был ярым патриотом. Теперь он «разочаровался» в войне и озлоблен на всех людей вообще.
* * *Двенадцать часов ночи. Прощаюсь с хозяином. Мир не хочется спать. В комнатах душно.
С разрешения хозяина отправляюсь погулять в его саду.
Полная луна заливает сад сверкающим синим сиянием.
Кроны пахучих яблонь качаются в ленивых зигзагах феерической дымки, поднимающейся от земли.
Местечко спит. Смолк солдатский гомон. Только в редких окнах еще мерцают запоздалые огоньки.
В соседнем помещичьем доме, где остановились офицеры первого батальона, не спят. Кто-то, должно быть, пьяный, однообразно тренькает на пианино. Разбитый инструмент под неопытной рукой музыканта издает неприятные харкающие звуки. Согласованный стрекот кузнечиков рядом с ним кажется божественной музыкой.
Я, опустившись на траву, вытягиваюсь, закрываю глаза и ощущаю во всем теле радостное успокоение.
В отдыхающем мозгу слабо маячат пережитые и воображаемые видения.
В соседнем саду послышались густые мужские голоса, заглушаемые волнующим смехом женщин.
Кто-то, отчаянно фальшивя, запел испанскую серенаду. Гитара аккомпанирует.
В одно из отверстий плетня пролезла парочка и, нежно воркуя, направилась в мою сторону.
Девушка, высокая и стройная, в белом платье с открытой головой. Фигура ее спутника кажется мне знакомой, но лицо остается в тени, и я не могу хорошенько разглядеть его.
Шагах в десяти от меня они остановились. Тела их изогнулись и слились в одно… Прозвучал приглушенно поцелуй.
– Сядем здесь, панна Зося, – просительно говорит мужчина.
– Хорошо, сядем, – отвечает просто девушка. – Только дайте честное слово, что не будете безобразничать.
– Даю, – радостно бормочет мужчина, увлекая девушку с собой на траву.
Хочу встать и уйти, но какое-то странно болезненное любопытство, нахлынувшее вдруг, приковывает к месту, и я остаюсь.
– Почему вы с сестрой не эвакуировались отсюда, панна Зося? – спрашивает мужчина.
– Зачем? – наивно и лукаво бросает она.
– Как зачем? Мало ли что может случиться? Сегодня здесь мы, завтра немцы.
– Немцы с женщинами не воюют, – тем же тоном отвечает девушка.
– Да, но вы сами понимаете, панна Зося, что такой хорошенькой женщине, как вы, не совсем безопасно… Вы знаете, немцы, они…
– Пустяки! – уверенно восклицает девушка. – Немцы были у нас три раза, наш дом был занят офицерами. Они держали себя настоящие рыцари. Они сделали много ценных подарков мне и сестре Зизи.
– За что? – в голосе мужчины нотки подозрения.
– Как за что? – удивляется девушка. – Вы же сами сто раз называли меня и хорошенькой, и пикантной. Разве хорошенькая женщина не имеет права на особенное внимание со стороны мужчины.
– Простите, но я хотел лишь сказать…
– Не прощаю! – сказала девушка и, засмеявшись чему-то, ударила кавалера ладонью руки.
– Какие у вас чудесные руки, панна Зося! Мне хочется их без конца целовать, целовать…
– Поцелуйте, пожалуйста.
– Я в вас влюблен, панна Зося.
– Ого, как быстро!
– Да, да, панна Зося.
– Но мы… с вами только сегодня впервые встретились.
– Ничего не значит. Жизнь так коротка, панна Зося. Нужно спешить. Нужно брать от жизни все, что она дает нам прекрасного.
– Ишь вы, какой философ, – мечтательно проговорила девушка и опять чему-то тихо засмеялась.
– Чему вы смеетесь, Зося?
– Так. Просто мне весело. Скажите, вы на каждом ночлеге так быстро влюбляетесь?
– Что вы, панна Зося? Помилуйте. Как вам не стыдно подозревать меня в подобном донжуанстве… Вот в наказание за это я вас поцелую…
Он притягивает ее к себе, звонко чмокая и сопя, целует долгим поцелуем.
Тьма накрывает их тела.
Разговор смолк.
Я поднимаюсь с земли и направляюсь к калитке.
Навстречу мне идет еще пара «влюбленных».
Они подозрительно оглядывают меня и, плотно прижавшись друг к другу, точно скованные цепями каторжника, проходят в глубь сада.
В темных прогалах деревьев уже пламенеют шафранно-красные блики утренней зари.
Чист и прозрачен молочный воздух, освободившийся от удушливого зноя и крепко пропитанный запахом цветущих яблонь.
В синем полотне неба встревоженно курлыкают журавли. Я иду спать.
* * *В хату вбегает вестовой ротного и радостно кричит:
– Братцы! Война скоро закончится!
Все встрепенулись, как на пружинах.
– Кто сказал?
– Откуда знаешь?
Распуская сияние улыбки по своему лунообразному лицу, вестовой продолжает:
– Кыргызья пригнали сюда, окопы рыть будут, лес таскать; русского народу не хватат больше, некого брать в деревнях, все года забраты. Ясно, войне конец.
Разочарованно машем рукой и идем на улицу смотреть «кыргызье».
К нам действительно пригнали на окопные работы подданных из среднеазиатской России.
Солдаты обступили «восточных человеков» и оживленно разговаривают при помощи языка и мимики.
Важный толстый сарт, опустившись на коленки и подобрав полы длинного цветного халата, мочится. Солдаты, глядя на него, надрываются от хохота:
– Не умеешь по-русски, Абзей?
«Восточные человеки» степенно оглядывают солдат ленивыми грустными глазами.
* * *Какой-то «прапорщик юный» из пятнадцатой роты поссорился из-за женщины с проезжим ротмистром Н-ского кавалерийского полка и вызвал его на дуэль.
Дуэль состоялась за околицей. Стреляли из наганов на расстоянии двадцати шагов. Дама сердца, послужившая яблоком раздора между двумя воинами, присутствовала тут же.
Прапорщик первым выстрелом убил ротмистра наповал.
Ротмистр, оказывается, был заслуженным боевым офицером. Дважды ранен в боях и ни разу не эвакуировался далее дивизионного госпиталя. Награжден «Владимиром».
Теперь вопрос о дуэли дебатируется в каждой роте.
Угреватый поручик в синем френче убеждает капитана Хрущев:
– Раз вышла ссора – дуэль была необходима.
– К черту дуэль, – резко кричит обычно спокойный Хрущов. – Вызовет меня какой-нибудь дурак, мальчишка, которому просто ж… выдрать ремнем нужно, а я, чтобы не показаться трусом, должен с ним стреляться. Благодарю покорно! К черту дикарей! К черту дикарскую мораль, согласно которой из-за бабьей юбки убивают на дуэли лучшего офицера.
* * *Командир полка собрал всех вольноопределяющихся и тоном, не допускающим возражений, угрюмо сказал:
