Юрий Бурлаков - Папанинская четверка: взлеты и падения
Несмотря на предельную занятость, он не отмахнулся от каких-то ребятишек, а очень серьёзно выслушал и задушевно поговорил с нами. Это было чертовски здорово! Впервые в моей одиннадцатилетней жизни взрослый человек – и какой человек, о нём знал весь мир, – разговаривал со мной, как с равным. Кренкель покорил наши детские сердца своей простотой, обаянием, мудростью. Беседа была непродолжительной, но Эрнст Теодорович смог объяснить, что требовалось от нас, мальчишек, тогда же, немедленно, и что потребует от нас жизнь потом, в будущем». («Наш Кренкель», 1975).
Все, знавшие Э.Т. Кренкеля тех лет, однозначно говорят о его необычайной скромности и простоте, несмотря на высокий занимаемый пост. Вспоминает писатель В.Г. Лидин:
«Я почти не встречал человека, менее склонного говорить о себе, о том, что пережито им и что им найдено в удививших мир полярных скитаниях. На вопросы такого порядка Кренкель обычно не только отмалчивался, но и иронической шуткой сразу же отстранял их: «Давай лучше поговорим о Луне или о пиве: что-то горчит за последнее время» или «Ладно, как-нибудь разберёмся. Давай дальше…».
Когда по возвращении с дрейфующей льдины полярников засыпали не только цветами, но и подарками, среди подарков оказался и гипсовый бюст, правда, лишь отдалённо похожий.
– Не знаю, что с ним и делать, – сказал Кренкель, – для городской площади он мал, для квартиры велик, для сада не подходит, станет портить пейзаж, всё-таки в саду цветы…
В зимнюю стужу, когда люди кутаются во всё тёплое, Кренкель носил холодное старенькое пальтишко – не потому, что щеголял закалённостью полярника: кстати, на всю жизнь он заработал ревматизм, – а лишь потому, что всякая внешняя тщета была ему чужда, я знал это пальтишко поистине множество лет и сказал однажды:
– Кажется, я сам куплю тебе новое пальто.
Он удивился:
– А чем это плохо? Оно непромокаемо, пропотел его за несколько зим, – и ушёл, высокий, в стареньком своём холодном пальто, похожий на какого-нибудь неудачника». («Наш Кренкель», 1975).
После возвращения в Москву Эрнсту Теодоровичу почти три года не удавалось взяться за ключ. Руководящая работа в Главсевморпути, депутатские обязанности и другие общественные нагрузки поглощали его целиком. RAEM не появлялся в эфире, а его передатчик стоял в радиоотделе Политехнического музея. Однако, понимая, что подготовка резерва радистов имеет важное оборонное значение, Кренкель в начале 1941 года возобновил деятельность в эфире и выступил с призывом ко всем старым радиолюбителям помочь Осоавиахиму в новом подъёме работы на коротких волнах.
В годы Великой Отечественной войны Эрнст Теодорович выполнял важные поручения командования Главсевморпути: руководил эвакуацией полярников из Москвы, переброской Арктического института из блокадного Ленинграда в Красноярск, в качестве заместителя начальника Главка практически руководил Северным морским путём (Папанин в то время был уполномоченным ГКО в Архангельске и Мурманске).
Н.Н. Стромилов вспоминает эпизод, связанный с военными годами:
«Скончавшийся недавно слесарь-сборщик одного из московских заводов, Л.Д. Миронов, в прошлом партизанский радист, рассказывал мне вот что:
– Кренкеля мы не раз, бывало, вспоминали добрым словом в тылу врага. Да и как не вспомнить? Ведь нам, партизанским радистам, как и ему, приходилось держать связь в условиях, которые вряд ли назовёшь обычными. Лес. Мороз лютый, а костёр разжечь нельзя. Штормовой ветер, пурга. Или осенью по две недели, не переставая, хлещет затяжной ленинградский дождь. Сухой нитки на тебе нет. И всё-таки работаешь. Вспомнишь: на Кренкеля надвигались ледяные валы, ну а на нас – лавины карателей. Какая разница? Выдержал же Кренкель на льдине. И это было примером для нас». («Наш Кренкель», 1975).
Когда после войны возобновилась массовая работа в области радиолюбительства, Эрнст Теодорович стал заместителем председателя Комитета коротковолнового любительства Осоавиахима СССР, членом редколлегии журнала «Радио», председателем оргбюро Центрального радиоклуба. По его инициативе бюро ЦК ВЛКСМ и ЦС Союза Осоавиахима СССР приняли постановление «О развитии работы по коротковолновому радиолюбительству». Для повышения мастерства полярных радистов были организованы радиоклубы на Диксоне, в Тикси и Амдерме.
Однако налаженной жизни семьи Кренкелей подходил конец. Слово А.А. Афанасьеву, в то время начальнику Главсевморпути:
«В 1948 году в моём кабинете раздался звонок кремлёвского телефона.
– Товарищ Афанасьев, говорит секретарь ЦК Кузнецов. У вас работает Герой Советского Союза полярник Кренкель?
– Да, он начальник Управления полярными станциями, опытный и авторитетный руководитель, многие годы зимовал на полярных станциях ещё до зимовки на льдине с Папаниным. Лучший радист, председатель Общества радистов – коротковолновиков. И человек хороший, скромный. Арктику знает и любит.
– Подождите. Характеристика его у нас есть. Решение состоялось. Он освобождён от занимаемой должности, выполняйте решение ЦК.
– А если он пожелает поехать на зимовку в Арктику? Он ведь отличный полярник, – поспешил я.
– Откажите. – И в трубке раздались короткие гудки…
Вызвал, жду его и ничего не понимаю. Это третий Герой Советского Союза – папанинец, которого освобождают. Чехарда какая-то…». (Афанасьев, 2003).
Оставив работу в Главсевморпути, Эрнст Теодорович возглавил в 1948 году один из московских радиозаводов. А с 1951 года и до последнего дня его деятельность была связана с НИИ гидрометеорологического приборостроения в Москве. Здесь он возглавил лабораторию по проектированию автоматических метеостанций, затем – отдел морских метеостанций, а в 1969 году стал директором института.
Вспоминает Д.Я. Суражский, конструктор радиоаппаратуры, лауреат Государственной премии:
«Судьбе угодно было свести меня с Кренкелем, и опыт тесного общения с ним в течение двух десятилетий позволяет мне утверждать, что последний период его жизни не менее ярок, чем фейерверк его зимовок и дрейфов, прошумевших на весь мир. Ибо быть таким человеком, каким был Кренкель, – сродни подвигу, хотя у самого Эрнста Теодоровича подобное утверждение вызвало бы недовольную и ироническую усмешку.
Мне лично другого такого человека, как Кренкель, в своей немалой жизни встречать не доводилось. И если бы за ним не числились столь славные дела, если бы он был никому не известным, «обыкновенным» человеком, от этого для меня его человеческая ценность не убавилась бы ничуть
