Борис Изюмский - Нина Грибоедова
«Прокламация к русскому крестьянству», — было написано почерком ясным и неторопливым.
Автор этого призыва к восстанию против царей-государей глядел вдруг ожившими синими глазами испытующе-спокойно на гостью, веря, что жене Грибоедова доверить подобное можно.
Да, жизнь шла своим чередом, не отдаляя ее от Сандра, а приближая к нему…
Глава тринадцатая
Дорога на мтацминда
Но есть сердца, подобные граниту,
И если чувство врезалось в гранит, —
Не властно время дать его в обиду.
Как и скалу, оно не раздробит.
Г. ОрбелианиНад Тифлисом стояли сухие июньские тучи, не обещая дождя. Синевато-зеленая мгла сухого тумана скрывала горы. Из этой мглы со стороны Персии и пришла азиатская холера. Свои первые удары нанесла она в Авлабарском предместье Тифлиса троим солдатам: в рвотах и судорогах они погибли за полчаса.
Страшная весть эта мгновенно разнеслась по городу: за последние три десятилетия холера уже шесть раз делала набеги на город, и он знал ее свирепость и коварство.
Экзарх Грузии срочно отслужил молебствие в Сионском соборе, прося всевышнего отвести убийцу от города. Посланцы экзарха отправились к подножию Арарата за священной водой из Нисбийского источника, а несколько армян — в Эчмиадзин, чтобы привезти оттуда копье, которым пронзили на кресте спасителя.
Посланцы не успели возвратиться, как холера обрушилась на дом Маквалы.
В полдень ее муж вышел во двор — отобрать доски для работы. И вдруг, словно нож всадили ему в грудь: он упал замертво. Маквала подбежала к мужу с пронзительным криком:
— Тамаз! Что с тобой? Тамаз!
Он лежал, согнув посиневшие кисти рук, подтянув правый локоть к туловищу.
Маквала грохнулась рядом, завыла, раздирая ногтями свою грудь.
Не успела она похоронить мужа, как в страшных корчах умерли двадцатилетняя жена сына Маквалы — Зураба и его дочка, трехлетняя Русудана.
Появились признаки заболевания и у дочери Резо — совсем крохотной Мананы. Обезумевшая Маквала пыталась лечить ее горячим настоем нашатыря, вываренного в медном котелке, но девочке становилось все хуже.
Нина Александровна бросилась спасать остатки семьи подруги.
Придя к ней, она приказала вымыть горячей водой со щелоком полы, скамьи, стол; вместе с Маквалой и ее невесткой Натэлой окурила дымом можжевельника вещи умерших; отгоняя онемение, растерла Манану уксусом, дала выпить мятные капли, поставила горчичники.
Случайность то была или нет, но крошку удалось спасти.
Поразительно, что людей старых и болезненных холера презрительно обходила, охотно набрасываясь на самых цветущих, молодых и сильных. Она то словно бы исчезала, притаившись на два-три дня, то вдруг появлялась одновременно в разных концах города и, выскочив из засады, врезалась в толпу, оставляя ее поредевшей, врывалась в дома, чтобы унести всех до единого. Какие-то улицы вовсе не трогала, на других же устраивала всеобщий мор, а если кто и оставался цел, возвращалась добить. Она не щадила и тех, кто запасался «охранительной грамотой», в которой писалось, что духи холерные «дали сию отпускную в том, что не тронут раба божьего…»
Казалось, жаркое дыхание ветра валило на улицах людей, настигало их и в подвале, и в доме.
Гробовщики, могильщики работали даже ночью.
В городе началась паника: прекратилась торговля, закрыли свои мастерские ремесленники, обезлюдели присутственные места.
На стенах домов появились разъяснения, отпечатанные в типографии:
«Так как с закрытием судебных мест прекращается и само судопроизводство и легко может случиться, что в это время будут апелляционные сроки, то, чтобы тяжущиеся не могли потерять свое право, признается справедливым все время от начала болезни до открытия присутственных мест и публикаций не считать в сроки, а просрочившим этот промежуток не считать в вину».
Все, кто был побогаче, бежали из города, сложив свое добро в церквах.
Могнинская, Майданская, Петхаинская, Джиграшенская церкви превратились в амбары, до отказа набитые сундуками и скарбом. Бежало из города и духовенство, оставив несколько звонарей, почти не покидавших колоколен.
Нина Александровна, отправив всех своих в Кутаиси, где Гиорг Майсурадзе преподавал рисование, осталась с пожилой служанкой в Тифлисе, чтобы помогать больным.
В городе было всего два врача — Петербург обещал прислать еще — да община сестер милосердия при русском госпитале.
Нина Александровна набрала себе из женщин добровольных помощниц и как могла помогала людям.
* * *Сегодня с утра Нина Александровна долго отхаживала десятилетнюю дочь соседа — аптекаря Блумберга: дала ей потогонное с примесью «белой нефти», обернула простыней, намоченной холодной водой, а затем укутала одеялом.
Отец девочки, худенький еврей, суетился, хватался то за гофманские капли, то потерянно бормотал, что ребенку, наверно, надо дать рюмку рижской «антихолерной водки».
Наконец к полудню, когда девочке стало лучше и она, порозовев, уснула, Нина Александровна решила пойти домой.
— Если дочке будет даже немного хуже, немедленно зовите меня, — сказала Нина Александровна Блумбергу, берясь за ручку двери.
Он молитвенно сжал ладони на тощей груди:
— Не знаю, как вас и благодарить, госпожа Грибоедова. Всю жизнь молиться за вас буду!
Дома ее ждала Маквала, бросилась навстречу:
— Нино! Мананочка совсем поправилась, сегодня смеялась и пела…
Все горести последних дней сразу состарили Маквалу. От нее прежней только и остались глаза-ежевики, да и то словно бы тронутые изморозью;
— Ну вот и хорошо, — устало сказала Нина Александровна. — Я, пожалуй, прилягу. Что-то нездоровится — слабость… голова кружится…
Маквала с тревогой посмотрела на подругу и поразилась ее бледности, матовому блеску глаз, желтизне, появившейся у рта.
Нина Александровна прилегла на тахту. Голова продолжала кружиться, в ушах стоял звон, сердце билось учащенно, а все тело сковывала непреодолимая онемелость. Невозможно было пошевелить пальцем. Казалось, на каждом из них висело по гире.
Вот внутри все опалил страшный жар, потом кровь словно бы прекратила свое движение, начала застывать.
Маквала взяла руку Нины в свою: пульс почти не прощупывался, рука была ледяной. Маквала стала быстро и сильно растирать ее тело нагретым камфарным маслом.
Нина Александровна пришла в себя, едва слышно прошептала:
— Не надо… Дай пить… Я посплю…
Выпив воды, закрыла глаза, и Маквале показалось, что та действительно уснула. Рвоты и судорог не было — это немного успокаивало.
