Руслан Скрынников - Ермак
Воевода шел навстречу гибели, сам не подозревая того.
На втором году пребывания в Сибири ермаковцы столкнулись с реальной угрозой голода. Запасы зерна и круп, привезенные из России, были полностью израсходованы. Неболыпая запашка, которую держали татары под Кашлыком и манси на Тавде, давала слишком мало зерна. Военные действия помешали населению вовремя посеять хлеб. Сибирское ханство получало многие необходимые продукты из Средней Азии. Отступив в верховья Иртыша, Кучум позаботился о том, чтобы затворить торговые пути из Бухары в Кашлык.
Тобольские ветераны помнили, каким трудным был для них второй год пребывания за Уралом, когда «бысть во граде Сибири глад крепок». Казаки сумели кое-что заготовить на зиму, но при этом они имели в виду лишь себя. По приказу Ермака, «казацы запас посяху, сметеся по своим людям». При самом бережливом расходовании можно было надеяться растянуть продовольствие до весны. Казаки, забывшие вкус хлеба, рассчитывали также на то, что царь пришлет им не только свое жалованье — свинец и порох, но и продовольствие.
Когда в Сибирь прибыл Болховский, ермаковцы встретили стрельцов с ликованием и на радостях щедро одарили их мехами — «мягкой рухлядью». Но радость сменилась унынием, когда выяснилось, что с воеводой не было никаких припасов. С приходом в Сибирь воинских людей, записал тобольский летописец, голод усилился.
Стрельцов надо было не только прокормить, но и разместить на зимние квартиры. Еще до начала сибирской экспедиции Строгановы получили от пленных сведения о том, что столица Сибирского ханства не имела каменных стен, а была окружена осыпавшимся земляным валом. Попав в Сибирь, казаки скоро убедились, что тамошние городища очень мало напоминали русские посады с их теплыми рублеными избами. Кашлык не был городом в собственном смысле. Располагавшаяся на вершине крутого яра площадка имела малую площадь. За валом помещались мечеть и несколько построек, служивших резиденцией для Кучума и его ближних людей.
Казаки зимовали не в Кашлыке, а на Карачине острове, имевшем большую территорию. Среди них было много опытных плотников, сооружавших струги за несколько дней. Каждый орудовал топором не хуже, чем саблей. Для таких людей не составляло труда отрыть землянки и построить теплые бревенчатые срубы. По обыкновению, казаки довольствовались тесными клетушками. Разместить в них на постой дополнительно несколько сот стрельцов оказалось не так-то просто. Но в конце концов эта задача не была неразрешимой.
Стрельцы снаряжались в поход в весеннее время и не позаботились о шубах. Долгий изнурительный поход утомил их до крайности. Воеводы рассчитывали дать отдых ратным людям в столице Кучума. Вместо отдыха их ждали худшие испытания.
Пришла зима. Грянули жестокие сибирские морозы, когда температура падала ниже 40 градусов. Ледяные ветры мешали людям покидать теплые помещения. Глубокие снега сделали невозможной охоту в таежных лесах. Подле человеческих жилищ бродили голодные волчьи стаи.
В разгар зимы смерть стала безжалостно косить стрелецкий отряд. В «архиве» Ермака хранилось донесение о гибели отряда, написанное сугубо деловым слогом, без каких бы то ни было литературных ухищрений: «Которые люди присланы были с воеводою со князем Семеном Болховским и с головами казанские да свияжские стрельцы да пермичи и вятчяня, а запасу у них не было никакого, и те все присылные люди… померли в Старой Сибири з голоду». Сколь бы удивительными ни казались слова донесения о том, что стрельцы не имели при себе никаких запасов, их достоверность не вызывает сомнения. Причиной беды были нерасторопность военных властей и незнание ими особенностей Сибирского края. Воеводы надеялись, что «ратники» прокормятся «собой», как в любых других походах. Но в Сибири хлеба не оказалось. Стрельцы частью израсходовали выданные им казной запасы в дни перехода, частью же бросили их вместе с тяжелыми судами на перевалах.
Присылка царских воевод в Кашлык не достигла цели. Стрельцы погибли почти все поголовно. Казаки лучше перенесли голод и мороз. Но и их отряд заметно поредел. Прибытие подкрепления не облегчило, а, напротив, осложнило положение русских в Сибири.
Со временем возникло множество легенд о щедрых наградах, которыми удостоил Ермака и его сотоварищей великий государь Иван Грозный. Говорили, будто царь послал покорителю Сибири два панциря, шубу со своего плеча и другое добро. Самым заметным подарком были панцири. Воображение народа поразила не только их ценность, но и та роковая роль, которую они сыграли в жизни Ермака. Свой смертный час предводитель казаков будто бы встретил, будучи одет в оба панциря. Они не только не спасли его от гибели, но и увлекли на дно Иртыша.
Тобольского историка Семена Ремезова с юных лет интересовала судьба злополучных царских доспехов, и он тщательно записал все предания о них. После смерти Ермака, так гласило предание, один из снятых с него панцирей был отдан хантам в их Белогорское святилище, а другой достался мурзе Кайдуле.
Кайдула пережил Ермака на пятьдесят лет. Умирая, он завещал волшебную кольчугу старшему сыну «под клятвою, чтоб ему тем панцирем служить службу». По описанию, железная рубашка имела следующие приметы: «длинен и около грудей напереди кольца часты, напереди же ниже пояса прострелено, испорчено одно кольцо».
Молва о волшебных доспехах гуляла по степям более сотни лет, когда калмыцкий тайша Аблай попросил их за верную службу у тобольских воевод.
Когда воевода явился на двор к Маметбеку, сыну Кайдулы, и потребовал у него кольчугу, тот отказался отдать семейную реликвию. Тогда воевода велел своим людям снять с Мамета панцирь «неволею». Отец Семена Ремезова отвез кольчугу в ставку Аблая. Со слов отца Ремезов составил следующее описание доспехов: «Биты на грудях и меж крылец печати царские златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на 3 вершка». Новое описание очевидным образом расходилось с описанием простреленной кольчуги.
Прошло время, и Маметбек свиделся с калмыцким тайшой. Аблай не мог отказать себе в удовольствии и показал полученный от воевод подарок бывшему владельцу. Однако Мамет, «смотря, сказал, что панцырь не его». След тобольской кольчуги навсегда потерялся.
О другом панцире шел слух, что из Белогорского святилища его забрал кодский князь Алачей. Правнуки Алачея жили в Москве, другие члены княжеского рода служили государеву службу в Тобольске. Воевода расспрашивал их, но обнаружить панцирь так и не удалось. «И до днесь, — записал Семен Ремезов при царе Петре, — „низовой“ панцырь Алачеевых не слышится».
