Григорий Пенежко - Записки советского офицера
Наш путь - в другую сторону. Раненые уже разместились на танках - по двенадцать-пятнадцать человек на машину. Тех, которые сами не могут держаться, пришлось привязать к броне верёвками. Люди сидят и лежат на броне так тесно, что танка не видно, со стороны, должно быть, не поймёшь, что это за диковинную машину облепило столько людей. Из пассажиров моего танка твёрдо держится на ногах только колхозник Игнат. Он уже переоделся в керзовую куртку Мусия и опоясался его пулемётной лентой. Я поручил Игнату следить, чтобы во время движения кто-нибудь из раненых не свалился с танка. Он ухаживает за ними, как нянька, бегает вокруг машины, одному что-нибудь под голову сунет, другому флягу наполнит водой.
Сейчас мы двинемся в путь - пусть только колонна отряда скроется в лесу.
- Не могу ехать в госпиталь, - говорит раненный в голову старшина Ворон. - Вон с Удаловым пойду воевать . .. Счастливо пробиваться, - и он соскальзывает с танка, бежит за строем. Удалов машет ему рукой.
- Эй, дружок, пристраивайся к моему взводу.
Гадючка, кажется, чувствует себя обиженным, он молча смотрит вслед уходящим. Вот уже и последние. Замыкая колонну, идёт тыловое охранение. Его ведёт пехотинец младший лейтенант, бежавший в атаку за мазаевским батальоном в памятное утро боя за Трытыны.
Моя пятикилометровка с маршрутом на Тарнополь вся разрисована ориентирами: хутор, могила, верба, яр. Игнат в этих местах двадцать лет батрачил, все стежки и межи исходил. Повторив вслух ориентиры, он заключил:
- Добре буде.
Гадючка, который никак не мог примириться, что его танк, облепленный ранеными, потерял вид боевой машины, не утерпел конечно:
- Що це добре?
- Як мышь, прошмыгнём, - пояснил колхозник, не знавший нрав нашего механика.
Этого было достаточно, чтобы Гадючка всю дорогу неизвестно кому доказывал ту совершенно очевидную истину, что танк - это не мышь, особенно БТ-7, мотор которого при выхлопе стреляет, как пушка, - да и вообще чего лазать по ярам, без толку это, если рёв мотора слышен за пять километров.
Два наших танка идут на юг полями и оврагами, укрытые туманом и моросящим дождём, обходя на тихом газу селения, в которых могли быть немцы. В лесу южнее селения Града останавливаемся на днёвку, так как дождь прошёл и небо стало угрожающе расчищаться.
Узкой просекой танки загнаны в лес. На южной опушке стоят наши наблюдатели. Впереди - мостик и село, миновать его нам никак нельзя: слева река, справа - шоссе, непрерывное движение немецких колонн. Сначала в селе не заметно было немцев, кроме двух солдат, стоявших у моста, но вскоре наблюдатели доложили, что в село въехали автомашины и танки.
Целый день я усердно крутил рукоятку приёмника, надеясь поймать какую-нибудь армейскую рацию, но не услышал в эфире ни одного русского слова. Только под вечер кто-то заговорил в наушниках по-русски с сильным западным акцентом. С первой фразы "советы бегут" стало ясно, что это немецкая пропаганда, но диктор упомянул район Дубно, и я решил послушать. Диктор с пафосом сообщал, что сегодня южнее Дубно уничтожена до единого человека ранее окружённая дивизия полковника Васильева. Сначала эта информация меня рассмешила, но потом я не выдержал и с досадой повернул выключатель. Положение наше не такое, чтобы спокойно слушать эту бессовестную ложь.
Странно, но только сейчас до моего сознания дошло, что мы находимся на территории, занятой немцами, и что наше задание очень мало похоже на транспортировку раненых, как это представлялось нам ещё утром, когда мы стояли на поляне, провожая взглядом уходившие в лес колонны.
Вернувшись с дежурства на южной опушке леса, Гадючка не находит себе места, как неприкаянный бродит вокруг машины: то заглянет внутрь, то включит свет и посмотрит на приборы, то попробует рычаги, то начнёт замеривать остаток горючего, хотя не раз уже делал это. И всё время качает головой, бормочет под нос. Как будто что-то мучает его, он хочет сказать, но не решается. Это так не похоже на Гадючку. Не понимаю, что с ним происходит. В бою он чувствовал себя, как дома, в самые критические минуты мог острить, язвить, задористо завязывал перепалку с Никитиным и при этом всегда оставлял за собой последнее слово. Но после того как мы остались одни, его узнать нельзя. Неужели запаниковал?
Я замечаю, что Кривуля, который сегодня в дороге уже не раз раздражённо прикрикивал на Гадючку за его скучную воркотню, сейчас тоже удивлённо поглядывает на него. Вот кем я не перестаю восхищаться! В какой бы обстановке мы ни были, всюду оказывается, что Кривуля тут самый необходимый человек. Просто поразительно: он моложе почти всех нас, на вид совсем мальчишка, да и сам, видимо, считает себя мальчишкой, говорит о себе всегда как-то легкомысленно, а в деле многие бывалые солдаты могут у него поучиться. Сколько раз, когда нужен был сметливый ум, сноровка или просто житейская практика, он выручал нас. Так и сейчас. Меня очень беспокоило, что наши раненые, корчившиеся на танках в самых неудобных позах и, должно быть, испытывавшие страшные мучения при тряске, не имеют никакой медицинской помощи. Но только мы остановились в лесу, как смотрю - Кривуля уже занялся ранеными, кого-то разбинтовывает, осматривает рану, и по всему видно, что и в этом деле он не профан, во всяком случае санинструктора-то уж заменит. Ни бинтов, ни йоду у нас нет. Он и слова не сказал об этом. Взял заправочное ведро, нацедил из машины бензину и начал промывать загноившиеся раны. Невольно подумаешь, что ему уже не раз приходилось использовать бензин и заправочное ведро в медицинских целях.
Откуда у него все это, где и когда он успел всего этого набраться? Не может быть, чтобы три месяца финской кампании - единственная практика войны у Кривули - дали ему такое преимущество над нами, воюющими впервые. Беспокойно снуя вокруг машины, Гадючка задел ногой и чуть не опрокинул ведро с бензином. Кривуля не выдерживает:
- Скажи, пожалуйста, какие тебя родимцы мучают сегодня? Брось, надоел уже. Целый день бубнишь чего-то себе под нос. Сядь, успокойся.
Гадючка покорно усаживается на крыло машины, отворачивается от Кривули, продолжающего промывать раны лежащих на танке бойцов. Несколько минут механик обиженно молчит и вдруг вскакивает:
- Извиняюсь, товарищ младший политрук, вот я вам один вопрос задам. Ще на курсах трактористов меня учили: техника решает всё. А где наша техника? Десять дней всего провоевали, а в дивизии осталось два танка, так и из тех же сробили санитарные машины! Может, я чего тут недопонимаю, так разъясните мне, втолкуйте в голову: що теперь с танкистами буде?
Я вижу, все насторожились, раненые подняли головы, ждут, что скажет Кривуля. Хватит ли у нас танков в тылу, чтобы все безмашинные танкисты получили новые машины? А если нехватит - что тогда, как будем воевать дальше без танков?
