Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею
ЧИСТКА КАРТОШКИ
По дому бегает дежурная по кухне и звонит в маленький колокольчик.
— Картошку чистить, картошку чистить! — кричит она.
Дежурных по картошке бывает двое, трое, а иногда и четверо, в зависимости от того, сколько ведер картошки надо начистить.
Есть в колонии такие любительницы этой работы, что идут на нее добровольно. В кухне тепло, уютно, а главное, можно вволю поболтать. Надо иметь в руках хорошо наточенный ножик, удобно сесть, и пошла работа, а с ней и болтовня.
— Девочки, а я думаю, что Александр Федорович гипнотизер. А по-вашему?
— Не знаем. А почему?
— Да вот вчера никто не хотел ехать в лес и пилить деревья на дрова, а он во время обеда спросил: мальчики, кто хочет ехать завтра заготовлять дрова? И все подняли руки. Нет, он определенно гипнотизер! Я, например, терпеть не могу читать, а он неделю тому назад подходит ко мне и спрашивает: «Лиза, а что вы читаете сейчас? Тургенева?» И я тут же схватила «Рудина» и начала читать. И ты знаешь, ничего, интересно.
— Пожалуй, и я замечала это за ним, но ведь гипнотизер не может быть в пенсне?
— Ничего не известно, у такого, как он, все может быть. А потом, что мы знаем, ведь наука-то ушла вперед, может быть, уже и гипнотизировать в пенсне начали?..
— А тебе нравится Володя Князев?
— Ничего. А тебе?
— Мне тоже ничего.
— А кто тебе больше нравится Володя Иванов или Володя Князев?
— Ты дура!
— Я-то дура, а ты-то влюблена в своего Володю, и это все знают.
— Ты дура, и ты испорченная.
— А я тебе вот что скажу: если Александр Федорович гипнотизер, то он узнает, что ты влюблена.
— Туська скажет?
— Туська-то не скажет, а он сам узнает.
— Ничего он не узнает, потому что я гипнозу не поддаюсь. Это уж я точно знаю.
— Слушай, Лизка, а тебе понравилось, как Александр Федорович вчера на кружке читал «Египетские ночи»?
— Ничего, только очень тихо.
— Послушай, ты хотела бы быть Клеопатрой?
— А зачем мне это?
— Ну, как зачем? Имела бы успех у мужчин и мстила бы им.
— За что мстила бы?
— Ну, за их надругательство над собой.
— Да они и не надругивались над ней, над Клеопатрой. Она сама к ним лезла. И это вовсе не успех. Успех — это если за тобой ухаживают.
— Чепуху говоришь, Лизка! Ведь она была властительница! Понимаешь, над всем властвовала.
— Властвовала, властвовала, а потом змеей отравилась! Ничего себе власть! Все равно счастья у нее не было. Нет, не хочу быть Клеопатрой, по-моему, она дурой была.
— Ты сама дура!
— Ну и пусть, зато я счастливой буду!
— Все дуры счастливые! А вот меня определенно интересует Клеопатра. Слушай, а почему это Володя Луговской кинулся на Розановку ухаживать за Тамарой Груберт, ведь у нас своих девочек полно?
— Я тоже об этом думала. Если бы еще она была красивей, чем наши девочки, а то ведь она такая же?
— Наверное, у нее есть приворотное зелье, хорошо бы достать…
— Ты вот все дурака валяешь, а между прочим, про нашу Людмилу говорят, что она в колонии целовалась с мальчишками. Веришь этому?
— Конечно, верю, я и сама могла бы, да только боюсь, что Александр Федорович узнает и высмеет.
— Знаешь, Катя, как ты считаешь, можно прожить жизнь без зла? Ну, не замечать его, закрывать глаза?
— Ты с ума сошла! Как это можно не замечать зла? Зло нужно искоренять!
— А знаешь, Катя, как же я могу его искоренять, когда у меня не хватает сил даже книжку с плохим концом дочитать? Загляну на последнюю страницу и если кто-нибудь умер или разлучился — вообще, если плохо, то я бросаю. Не дочитываю.
— Ты чистюха! Про страдание надо все знать. Нельзя сторониться от тяжелого. Я давно замечала, что ты не героиня. Ты, например, не могла бы, как Софья Перовская, пожертвовать собой для общего дела.
— Знаешь, Катя, вот как раз пожертвовать собой для общего дела я бы могла.
— А как Шарлотта Корде, ты могла бы всадить нож в Марата?
— Нет, не могла, да ведь он в ванне был… голый ведь — беззащитный.
— У тебя нет характера! Вообще ты какая-то дореволюционная и кисейная!
— Да нет, знаешь, Катя, я не кисейная — просто я не могу… у меня нервная система с детства повреждена. Знаешь, мне всех жалко: и Анну Павловну за то, что она старая, и Вовку за то, что он маленький. Я даже не могу видеть, как мальчики Буланчика стегают кнутом или как Ириша лягушек душит.
— Совершенно не представляю, как ты будешь жить дальше!
— Знаешь, Катя, и я не представляю…
— Вот заладила — ты знаешь, да знаешь. А вот знаешь, я думаю, что у тебя «не все дома».
— Знаешь, Катя, я тоже так думаю. Только ты никому не говори, что я неполноценная, а то мне стыдно.
«ТЕМНАЯ»
Наши мальчишки что-то нашкодили под Новый год. Кажется, подглядывали, когда девочки гадали, но точно не помню, в чем было дело: отрезало память. Безобразничали не все мальчики, а всего несколько человек, и им девочки — сплотив ряды — объявили бойкот. Было решено не замечать виновников, не разговаривать с ними и услугами их не пользоваться. Полный бойкот…
Все шло гладко, и вдруг во время дежурства по кухне моей сестры и Бубы Пудовкиной в нижнюю спальню влетела лиловая от злости Ириша и сообщила, что штрафные колонисты вынесли Нине и Бубе помойку. (Помойка была очень тяжелая — целая кадушка — и выносили ее чаще всего мальчики). Что тут поднялось — сказать не могу! Все кричали, негодовали и махали руками. Вся вина обрушилась на голову нашей Нины: Буба-то была маленькая ростом, и ее простили, а Нина высокая и сильная — могла бы и сама вынести помойку — и ее решили наказать. Но как наказать эту невозмутимую, незлобную, большую и сильную Нину? Как ее унизить? И решили сделать ей «темную». Попросту говоря, накрыть одеялом и побить. А мне сказали: «Туська, если скажешь хоть слово Александру Федоровичу, ты не будешь членом коллектива, а будешь просто дрянью». Я не хотела быть «просто дрянью» и «не членом коллектива», но видеть, как целая куча девчонок будет бить мою, хоть и виноватую, сестру, мне тоже было тяжело. Ужасные муки, терзания и страдания терпела моя душа в промежутке между Нининым грехопадением и наказанием. Что делать, как спасти ее от унижения и в то же время остаться членом коллектива?
Тем временем в ожидании прихода Нины несколько наиболее кровожадных девочек встали по обе стороны двери с серыми казенными одеялами в руках. Часть девочек отговаривали их делать «темную», но злая сила уже разбушевалась в душах оскорбленных колонисток и остановить их было невозможно. «Она кокетничала с мальчишками, она им улыбалась, мы видели, — кричали они, — надо ее проучить раз и навсегда, надо ее унизить, она думает, если она красивая, ей все можно. Надо поставить ее на место!» Прижатая в угол, я не смела даже пикнуть в Нинину защиту. Да и что тут можно было сказать: вынос помойки был налицо.
