Наташа Кампуш - Наташа Кампуш. 3096 дней
Допускаю, что Похититель понимал, что во мне происходит. Когда в то лето он впервые вывел меня в сад в дневное время, он был уверен, что я не сбегу. Незадолго до этого он позволил мне принять короткие солнечные ванны: на нижнем этаже была комната с окном до пола, которая не просматривалась снаружи ни с одной стороны, если опустить жалюзи. Там мне можно было прилечь на лежак и подставить себя лучам солнца. Для Похитителя это было что-то вроде «профилактического обслуживания»: он знал, что без солнечного света человек долго не протянет, и поэтому следил за тем, чтобы изредка я его получала. Для меня это было откровением.
Ощущение теплых лучей на моей бледной коже неописуемо. Я закрыла глаза. Солнце выписывало красные завитки под моими веками. Я постепенно впадала в полузабытье и представляла себя в открытом бассейне, слышала радостные детские голоса и чувствовала прохладу воды, омывающей кожу, если разгоряченной войти в нее. Я отдала бы все на свете, чтобы один разочек поплавать! Как Похититель, который иногда появлялся в застенке в плавках. Соседи, дальняя родня Приклопилов, имели такой же, как у него, бассейн в саду, только наполненный водой и пригодный для использования. Когда они отсутствовали, и Похититель следил за порядком в доме или поливал цветы, он иногда немного плавал. Я завидовала черной завистью.
Как-то в это же лето он огорошил меня новостью, что я могу пойти с ним искупаться. Соседей не было, а так как сады обоих домов соединялись тропинкой, к бассейну можно было пройти незамеченными с улицы.
Трава щекотала ступни моих голых ног, утренняя роса блестела маленькими бриллиантами между стебельков. Я проследовала за ним по узкой дорожке к саду соседей, разделась и скользнула в воду.
Это было как второе рождение. Плен, застенок, унижения — на мгновение все исчезло, когда я с головой ушла под воду. Напряжение растворилось в прохладной, голубой влаге. Я вынырнула и позволила водной глади качать мое тело. Маленькие бирюзовые волны сверкали на солнце. Надо мной раскинулось бесконечное лазурное небо. Уши, погруженные в воду, не слышали ничего, кроме тихого журчания.
Когда Похититель нервно потребовал, чтобы я вышла из воды, мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Как будто я должна была вернуться из очень отдаленного места. Я поплелась за Приклопилом в дом, через кухню в переднюю, оттуда в гараж и вниз, в застенок. После чего позволила запереть себя снова. И опять на долгое время единственным источником света для меня оставалась лампочка, управляемая таймером. На этом все закончилось — потом Похититель долгое время больше не пускал меня в бассейн. Но одного единственного раза хватило, чтобы напомнить мне, что при всем отчаянии и бессилии я все же хотела жить. Воспоминание об этом моменте показало, что игра стоит свеч — надо продержаться, пока я не смогу освободиться из плена.
* * *За такие маленькие благодеяния, как солнечные ванны и посещение соседского бассейна, я тогда была страшно благодарна Похитителю. И остаюсь благодарна до сих пор. Я могу — как бы странно это ни звучало — признать, что при всем мученичестве во время моего заключения были и свои маленькие человеческие радости. Это относится и к Похитителю, который не мог не подпасть под влияние ребенка, а позже — юной девушки, с которой проводил многие часы. Тогда я хваталась за любой малейший человеческий жест, потому что была настроена находить хорошее в мире, где все равно ничего не могу изменить. В преступнике, с которым мне просто приходилось общаться, так как другого выхода не было. Да, такие моменты были, и я их ценю. Моменты, когда он помогал мне при рисовании, раскрашивании или изготовлении поделок и, если что-то не получалось, поощрял меня начать сначала. Когда он проходил со мной пропущенные школьные предметы и составлял математические задания, выходящие за рамки программы, даже если после этого он с особенной радостью хватался за красный карандаш, а в сочинениях интересовался только грамматикой и правописанием. Нужно соблюдать правила. Но он был здесь. Он проводил со мной время, которого у меня было в избытке.
Мне удалось выжить с помощью бессознательного отторжения и отделения от себя кошмара. И благодаря этому ужасному опыту, накопленному мной во время заточения, стать сильной. Да, возможно даже развить в себе такую силу, к которой на свободе я не была бы способна.
Сегодня, спустя годы после моего побега, я стала осторожней с такими высказываниями. Что зло может содержать пусть и мизерные крохи нормальности и даже обоюдного взаимопонимания. Именно это я имею в виду, говоря о том, что ни в действительности, ни в экстремальных ситуациях не бывает только белого и черного, между ними существуют крохотные нюансы. Для меня эти нюансы были решающими. Вовремя уловив колебания настроения Похитителя, я могла избежать хотя бы одного из издевательств. То, что я постоянно обращалась к его совести, возможно, спасало меня от худшего. То, что я видела в нем человека с одной очень темной и другой, чуть более светлой стороной, давало мне возможность оставаться человеком. Потому что так он не мог меня сломить.
Может быть, поэтому я так решительно сопротивляюсь тому, чтобы быть помещенной в ящик Стокгольмского синдрома. Этот термин впервые появился после нападения на банк в Стокгольме в 1973 году. Преступники пять дней подряд держали в заложниках четырех служащих. К удивлению журналистов, после освобождения оказалось, что пленники испытывают больше страха перед полицией, чем перед террористами, и даже достигли с ними абсолютного взаимопонимания. Некоторые из жертв просили о милосердии к похитителям и навещали их в тюрьме. Общественность не желала проявлять понимания к такой «симпатии» к преступникам, считала поведение пострадавших патологией. Понимать преступника — психическая аномалия, таково заключение. Свежеиспеченная болезнь с тех пор носит название «Стокгольмский синдром».
Сегодня я иногда наблюдаю за реакцией маленьких детей, с какой радостью они встречают родителей, целый день не видевших своих чад, но имеющих для них в запасе только бранные слова или даже шлепки. Всех этих детей можно подвести под диагноз «Стокгольмский синдром». Они любят людей, с которыми вместе живут и от которых зависят, даже если те не всегда хорошо с ними обращаются.
Когда началось мое заточение, я тоже была ребенком. Похититель вырвал меня из моего мира и поместил в свой собственный. Человек, ограбивший меня, лишивший меня семьи и собственного «я», стал моей семьей. Я не видела другого выхода, как только принимать его таким, и училась радоваться знакам внимания, отторгая все негативное. Как любой ребенок, растущий в неблагоприятных условиях.
