Борис Вадимович Соколов - Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»
По свидетельству друга Высоцкого киносценариста Артура Макарова, «после смерти Владимира Семеновича остались его долги друзьям, товарищам и знакомым в сумме 37 тысяч 800 рублей. Продав обе его машины, я выплатил их, и все друзья, товарищи и знакомые – в том числе и Э.Я. Володарский – эти выплаты приняли. Лишь скульптор Зураб Церетели отказался получить долг в пять тысяч рублей, заметив при этом, что в Грузии если умирает друг, то в его семью деньги несут, а не выносят».
О том, почему у Высоцкого, который в последние годы очень неплохо зарабатывал, появились долги, Янклович высказал: «Долг возник так… Володя купил камни за двадцать с чем-то тысяч… И эти деньги ему нужно было достать в один день. Кому мы только не звонили – якобы очень ценные камни, а продавались дешево… Володя занял у Церетели пять тысяч, у Вадима Туманова – семь тысяч, у Степаняна – пять тысяч, у кого-то еще… А шкурки для Марины – соболя – штук тридцать… Еще он купил два кольца с камнями – тоже Марине, достаточно дорогих… В общем, долг составил – 38 тысяч…»
Артур Макаров придерживается иного мнения о возникновении долга: «Он разбил обе машины – ремонт стоил дорого… Дача у него «съела» тысяч сорок, – по записям в тетради Янкловича… Про камни я ничего не знаю…»
Драгоценные камни и меха Высоцкий покупал после того, как в августе 1976 года ограбили дом Марины Влади. Она вспоминала:
«Мы в Югославии, на небольшом острове Свети-Стефано… Ты снимаешься в фильме, я приехала вместе с тобой.
Из Парижа мне звонит сестра. Сначала она просит меня сесть, отчего я сразу прихожу в ужас, и сообщает мне, что мой дом ограбили… Все, что я приобрела за двадцать лет работы, исчезло. Драгоценности, серебро, меха, кинокамеры, радиоаппаратура… Реакция моя сильно шокирует сестру – я начинаю хохотать.
Потом, отдышавшись, говорю: «Только-то?» Я боялась, что с кем-нибудь из сыновей случилось несчастье. И правда, что значит пропажа вещей по сравнению с тем страхом, который я испытала! Я сообщаю тебе эту новость весело, будто забавную историю. Ты же страшно расстроен. В твоих глазах все эти вещи – бесценные сокровища.
Мне приходится тебя утешать. Конечно, все это очень обидно – ведь среди украденных драгоценностей были и маленькие колечки моей матери, которые она носила не снимая всю жизнь. Я не взяла их с собой в поездку – боялась потерять во время купания. Что же до всего остального – все можно купить, и в конце концов, я могу прекрасно обойтись и без столового серебра, без драгоценностей и всякого другого. «Но меха, – говоришь ты, – тебе они будут нужны зимой в Москве, и потом – не обманывай, это твое единственное кокетство». Нет, не единственное. Я еще люблю обувь, но обувь не тронули. Я признаюсь, что жалею о большой норковой шубе, в которой мне было так тепло и в которой я выглядела как настоящая барыня. Но существуют замечательные пуховики – я часто носила такие в горах. Да все это и неважно, дети здоровы, мы счастливы, мы работаем, жизнь прекрасна!
В конце сентября я возвращаюсь в Москву. В аэропорту ты встречаешь меня, как всегда, в зоне досмотра – твои поклонники с таможни пропустили тебя. Мы обнимаемся, ты берешь мой чемодан, я прохожу таможню довольно быстро – ведь, кроме лекарств для друзей, я ничего не везу. Ты беспрерывно говоришь о разных разностях. Я чувствую, что ты что-то затеял.
Дома ты открываешь дверь нашей квартиры, обитую дерматином, – соседи жаловались на избыток ежедневной музыки. Я вхожу в гостиную: везде горит свет, все убрано, на низком столике – фрукты, в вазах – цветы. Ты смотришь на меня, и в твоих глазах я вижу ликование, какое бывало у меня, когда мои дети, едва проснувшись наутро после рождества, бросались разворачивать подарки. Ни слова не говоря, ты подводишь меня к двери в спальню и несколько театральным жестом открываешь ее. На большом голубом ковре, на кровати, на стуле, куда мы обычно вешаем одежду, на маленьком столике, где стоят мои туалетные принадлежности, и даже на подоконнике – десятки серебристых шкур, настоящий меховой ковер – серая симфония. Ты говоришь:
– Это мех, который ты так любишь. Все охотники России прислали мне самые красивые шкурки для тебя. Это – баргузинский соболь, самый редкий – посмотри, ты можешь сшить себе самую красивую в мире шубу. Тебе не будет холодно этой зимой.
Я в жизни никогда не видела ничего подобного. Мама рассказывала мне, что бабушкин меховой палантин был сшит из десятков соболиных шкурок, вывернутых мехом внутрь, чтобы было теплее. Я смотрю и не верю своим глазам.
Меня только немного коробит от резкого запаха этого меха. Ты говоришь, что это ничего, что шкурки не выделаны, что охотники прислали их тебе в частном порядке и они не прошли через государственную дубильню. Здесь шестьдесят шкурок – хватит на длинное манто, хоть со шлейфом.
Назавтра я убираю их на антресоль в большой чемодан, думая, что потом отдам их обработать и сшить. И продолжается обычная жизнь с ее заботами, трудностями, палками в колесах. Некоторое время спустя я вспоминаю о соболях, открываю чемодан и отшатываюсь. Тысячи червей извиваются на поверхности. Почти весь мех испорчен. И только три шкурки уцелели. Они и теперь у меня – шелковистые воспоминания…»
Не знаю, придумала ли Марина историю про червей, или нет, но вся она смотрится очень художественно и превосходно характеризует отношение Высоцкого к деньгам. Высоцкий, конечно же, обожал широкие купеческие жесты, наслаждался производимым эффектом, не думая о том, что кустари-охотники продают ему невыделанные шкурки, которые обречены на то, чтобы сгнить.
Правда, имущество Марины, скорее всего, было застраховано (столь предусмотрительный человек, как она, вряд ли бы отказалась от страховки столь значительных ценностей, тем более актриса по полгода не бывала дома из-за съемок и визитов в Москву к Высоцкому).
И уж вряд ли она не компенсировала бы ему немалые затраты на меха и старинные драгоценности, после того как получила страховку.
Но, что характерно, Марина Влади ничего не пишет о том, что Высоцкий купил для нее драгоценности. Может быть, ей было стыдно признаться, что любимый бард так тратился на нее? И вряд ли ей было бы комфортно принимать такой подарок. Ведь она прекрасно знала, что он, несмотря на постепенный рост доходов, ее русский муж зарабатывает гораздо меньше ее. Напомню, что Марина Влади еще в 1963 году получила приз Каннского кинофестиваля в номинации «Лучшая актриса» за роль стервозной нимфоманки Регины в фильме Марко Феррери «Современная история». Она была высокооплачиваемой актрисой. Но думаю, что она не упоминала о бриллиантах, купленных ей Высоцким, только потому, что на самом деле он никаких бриллиантов ей не покупал. Невыделанные же шкурки, полученные от кустарей, никак не могли стоить дорого. Когда Янклович пишет: «Шкурки соболя Володе доставал Валера Шулжик с Камчатки… Как Володя их выбирал, как подбирал по цвету… сорок шкурок!.. Каждая шкурка стоила 300 рублей», цена шкурок доверия не вызывает. В реальности она должна была быть в несколько раз меньше.
