Геннадий Трошев - Чеченский излом. Дневники и воспоминания
Красиво сказал, гости были довольны.
За дословную точность слов не ручаюсь, но смысл фразы был именной такой: дескать, Родина (то есть Советский Союз) с ее наградами — это одно, а национальные традиции — нечто другое. И советский офицер выбрал то, что сердцу ближе. Ближе оказались обычаи предков.
То, о чем я веду речь, — материя тонкая. Сразу и не разберешься. При других обстоятельствах такого рода нюансы можно было бы и опустить. Но в том-то и дело, что во всем, что Руслан Аушев делал и говорил в последние годы, постоянно, вольно или невольно, присутствовал этот нюанс. А именно: разделение чего-то общего (советского, российского, федерального и т. п.) с чем-то помельче, но зато кровным (вайнахским, ингушским, родовым и т. п.). А вместе с этим неизбежно приходила необходимость выбора, альтернативы. Во всех упомянутых эпизодах просматривается его выбор в пользу голоса крови. Ничего дурного в этом в общем-то нет, если бы не одно обстоятельство: Аушев являлся государственным деятелем и слушать должен был не только подсказки сердца, но еще и голос разума.
Не хочу принижать больших личных заслуг тогдашнего президента Ингушетии в решении многих социально-экономических, культурно-национальных проблем. Он немало доброго сделал для республики. Кто бывал в те годы в Назрани или в Магасе, мог в этом убедиться. Однако некоторые действия Аушева для меня остаются необъяснимыми.
Взять ту же проблему беженцев из Чечни. Известно, что в лагерях в Ингушетии проживали немало родных и близких тех, кто воевал с оружием в руках против федералов в отрядах Басаева и Хаттаба. Известно, что гуманитарная помощь (продукты, одежда, медикаменты), поступавшая сюда со всей страны и из-за рубежа, зачастую прямиком шла к боевикам. Известно, что непрерывная миграция, когда беженцы курсируют из Чечни в Ингушетию и обратно, серьезно осложняет поиск террористов и прочего отребья. Известно, что возвращение беженцев на места постоянного проживания способствовало бы скорейшему восстановлению разрушенной войной республики. Известно, насколько это серьезная социально-экономическая проблема для самой Ингушетии.
Тогда почему же Аушев, его администрация так сопротивлялись возвращению людей к родным очагам? Даже если у кого-то разрушили дом, неужели так трудно было перевезти палатку с одного места на другое? А не объяснялось ли все это более жестким режимом контроля в Чечне? В Ингушетии Аушев — полновластный хозяин, ему подчинены и местные «силовики», — так почему же тогда здесь так вольготно чувствовали себя боевики из Чечни? Они получали медицинскую помощь, им были созданы условия для отдыха. Через Ингушетию почти без проблем шли наливники с «паленым» горючим. В некоторых машинах обнаруживали оружие и боеприпасы. Порой возникало ощущение, что здесь нет федеральной власти. Это своего рода буферная зона между так называемой Большой Россией и Чечней, где свои законы (вспомним нашумевший в свое время закон о многоженстве). Бесконечные упреки Аушева по поводу того, что Центр не учитывает национальных особенностей горцев, больше похожи были на дымовые шашки, скрывающие реальную картину, на отвлекающий маневр.
Резонно спросить: а так ли уж считаются в Ингушетии с национальными особенностями веками проживающих здесь славян? А учитываются ли особенности цивилизации как таковой? Кровная месть — это что, та национальная специфика, которую следует пестовать?
Руслан Султанович не раз публично заявлял, что чеченцы и ингуши — это почти один народ — вайнахи, связанный кровными узами, а помогать попавшим в беду родным — это святой долг и прямая обязанность порядочного человека. Позиция понятная, но базируется она больше на эмоциональных началах. Возьму смелость утверждать: если бы Аушев был более рационален (а это значит — и более федерален), мы сообща быстрее бы разделались с бандитами, и в Чечне скорее воцарился бы подлинный мир. Разве это противоречит голосу крови?
Представим на минуту, чисто гипотетически, что у всех россиян (а это представители более ста наций и народностей) вдруг взыграл бы голос крови, обострились националистические чувства. Что ожидало бы нас? Участь бывшей Югославии, если не хуже. Прислушиваясь только к голосу крови, можно утонуть в крови. Неужели Аушев не понял этого на примере раздираемых распрями (в том числе и по национальным мотивам) афганцев, с которыми в свое время воевал? Конечно, понял. На рациональном уровне он давно сделал выбор в пользу федерализма, Ингушетия без России немыслима. Но, глядя на то, как федералы громят чеченских сепаратистов, видимо, непросто ему сдерживать крик вайнахского сердца: «Наших бьют!».
Допускаю, что я излишне придирчив к Аушеву, и это вполне объяснимо. Я человек военный, федеральный, давно привык глушить в себе национально-эмоциональные всплески и считаю: государственный человек высокого ранга не имеет права на национальные слабости и пристрастия. Выбирая между общим и частным, между федеральным и региональным, между нацией и родом (тейпом), между общенародным и индивидуальным — он обязан отдавать предпочтение первому.
По моему глубокому убеждению, военные по самой сути своей, по призванию являются сословием людей государственных. В истинном и самом высоком понимании этого слова. Увы, постоянно находясь в ситуации выбора, легко спутать ориентиры. Отсюда временами двойственная политика, отсюда противоречивость заявлений и поступков.
Я склоняю голову перед героическим прошлым Руслана Султановича, за честь считал бы в былые времена служить с ним под одним боевым знаменем. В армейской жизни все и сложнее, и проще, чем на «гражданке», потому что здесь слишком многое определяется четко и ясно, независимо от характера и качеств личности. А в политике не так; там свой устав, который трудно усваивать кадровому военному, тем более в зрелом возрасте.
Информационная война
Ингушское противостояние заставило задуматься о многом. И в первую очередь о так называемой информационной войне. Уже не один год журналисты и политики с особым пристрастием обсуждают проблемы: насколько российское общество способно «переварить» чеченскую войну и ее последствия, так ли объективны и бескорыстны СМИ в освещении событий на Северном Кавказе, как должны вести себя «силовики», непосредственно возглавляющие контртеррористическую операцию, чтобы удовлетворять сполна спрос на правду о Чечне.
Информационный компонент в современных вооруженных конфликтах способен серьезно влиять на развитие событий. Мы имеем в этом отношении свой опыт. И горький, и положительный. Я, например, свой первый личный опыт, как читатель уже знает, получил во время конфликта в Ингушетии. Хорошо, что я тогда обратился за помощью к прессе. Это пошло во благо делу. Но ведь не у всех моих товарищей и далеко не всегда так было.
