Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич
27 февраля я был приглашен на завтрак к царскому столу. С глубокой тревогой в душе пошел я на этот завтрак, который должен был быть последним завтраком императора Николая II с приглашенными к его столу гостями.
Зайдя по дороге в управление генерал-квартирмейстера, я узнал, что рано утром от председателя Государственной думы Родзянко была получена срочная телеграмма, в которой он, излагая критическое положение в столице, умолял государя согласиться на образование правительства из пользующихся общественным доверием лиц, считая это единственным выходом из положения для спасения страны.
Телеграмму принес лично государю тяжелобольной генерал Алексеев, у которого была высокая температура. Но государь своего согласия не дал, и это был последний акт его правления, которым он положил конец своей династии и монархии в России…
Завтрак проходил в обычном порядке, но в полном молчании и в скрываемом всеми тревожном настроении. Государь, по правую руку которого сидел генерал Иванов, был бледнее обыкновенного и ни с кем не разговаривал. После завтрака он сейчас же ушел к себе в кабинет в сопровождении генерала Иванова. «Серкля» не было.
Когда я спускался по лестнице, меня догнал дворцовый комендант генерал Воейков, который, как обычно, выглядел самоуверенно и самодовольно. Тут же на лестнице он задал мне вопрос: «Можем ли мы гарантировать безопасность царской семьи в Ливадии?» Дело в том, что в связи с событиями в Петрограде, по совету Воейкова, возникло намерение перевезти императорскую семью из Царского Села в Крым, если это позволит состояние заболевших корью царских детей. Ливадийский же дворец находился на самом берегу Черного моря, и вопрос Воейкова относился к безопасности от неприятельского обстрела со стороны моря.
Я ему ответил, что за безопасность от врага внешнего мы ручаемся, но за безопасность от врага внутреннего — нет. На это Воейков небрежно махнул рукой, сказав: «Пустяки — с этим мы справимся».
Вернувшись к себе в управление, я застал в кабинете сильно взволнованных Базили и Ладыженского, которые, зная, что морское управление соединено прямым проводом с Главным Адмиралтейством, где находился главнокомандующий войсками Петрограда генерал Хабалов, пришли узнать о положении. Вскоре пришел к нам после разговора с государем и генерал Иванов с целью связаться с генералом Хабаловым.
От генерала Иванова мы узнали, что государь повелел ему с георгиевским батальоном охраны Ставки немедленно отправиться в Петроград и, присоединив к себе по пути части Царскосельского гарнизона, восстановить в столице порядок. Мы буквально пришли в ужас от такого непонимания размеров происходящей катастрофы: послать этого ветхого старца с горстью, хотя бы и георгиевских, солдат против десятков тысяч вооруженных и доведенных до исступления революционеров было сущим безумием. Это было равносильно попытке потушить извержение вулкана стаканом воды.
Наши общие старания убедить генерала Иванова в том, что при создавшемся в Петрограде положении необходима для водворения порядка по меньшей мере целая боевая дивизия с артиллерией и что с одним или даже несколькими батальонами его миссия неминуемо кончится катастрофой, не имели успеха. Он отмалчивался, уверенный в успехе. Вспоминая свою роль усмирителя солдатских бунтов в Сибири после войны с Японией, он, видимо, решил, что и на этот раз ему удастся стяжать себе в глазах государя славу спасителя Отечества.
Переговорить с Хабаловым Иванову так и не удалось, ибо связь оказалась прерванной, да и само командование генерала Хабалова было уже в это время ликвидировано.
Дальнейшее известно: выехав в тот же вечер из Ставки с георгиевским батальоном, он был остановлен в Царском Селе перешедшим на сторону революции Царскосельским гарнизоном, а георгиевский батальон разоружен.
Опасаясь за свою семью, император Николай II 28 февраля выехал из Ставки в Царское Село. Многие ставят ему в вину, что в такой критический момент жизни государства в нем взяли верх чувства любвеобильного семьянина над чувством монаршего долга, которое требовало от него оставаться в Ставке для личного руководства борьбой с революцией, тем более что он оставлял верховное командование в руках тяжело больного, морально подавленного генерала Алексеева. Кроме того, отправляясь в Царское Село, государь сам подвергался опасности захвата революционерами.
Но нельзя закрывать глаза на то, что, если бы революционеры захватили в Царском Селе всю царскую семью с царицей и наследником и обратили бы их в своих заложников, государь, оставаясь в Ставке, неминуемо бы также покорился их требованиям. К тому же, учитывая ненормальное положение, сложившееся в Верховном командовании, где все было в руках начальника штаба, можно с уверенностью сказать, что, останься государь в Ставке, ход событий от этого не изменился бы.
Правильнее было бы заблаговременно перевезти, хотя бы на автомобилях, царскую семью из Царского Села в Ставку, но как раз в это время все царские дети лежали больные корью, а события развивались с такой быстротой, что просто не хватило времени, чтобы, убедившись в безвыходности положения, привести немедленно в исполнение эту меру, рискуя при этом здоровьем детей.
В этот критический час злой рок тяготел над государем: больные дети вдали в объятиях революции и тяжело больной генерал Алексеев в Ставке; и нельзя поставить ему в вину, что общечеловеческое чувство неудержимо повлекло его к находящейся в такой страшной опасности семье.
Когда царский поезд покинул Ставку, в Петрограде больше не существовало никакой царской правительственной власти и столица уже полностью находилась во власти революционеров; министры арестованы, а из членов Государственной думы образовано Временное правительство, первой задачей которого было не пропустить царя и эшелон с войсками в район Петрограда. Для этого был образован в Петрограде Всероссийский исполнительный комитет железных дорог — знаменитый Викжель, сыгравший столь решающую роль в успехе революции, которому немедленно и безоговорочно подчинились все железные дороги Петроградского узла. Этому комитету и поручили остановить движение царского поезда к Царскому Селу, гарнизон которого, состоявший из наиболее преданных государю гвардейских частей, еще не весь перешел на сторону революции.
Не доехав 200 км до Царского Села, царский поезд был остановлен на станции Дно, и все попытки его пройти окольными путями оказались тщетными.
Кто поймет глубину той трагедии, которую должен был в эту минуту пережить в своей душе считавший себя за час перед тем всемогущим монарх, лишенный теперь возможности прийти на помощь своей находящейся в смертельной опасности семье?!
Потеряв надежду достигнуть Царского Села, государь направился в Псков, где находилась штаб-квартира главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Рузского.
Этот болезненный, слабовольный и всегда мрачно настроенный генерал нарисовал государю самую безотрадную картину положения в столице и выразил опасение за дух войск своего фронта по причине его близости к охваченной революцией столице.
Правда, в дальнейшем оказалось, что чем ближе были войсковые части от революционного центра в столице, тем хуже был их дух и дисциплина. Во всяком случае, 1 марта войска Северо-Западного фронта находились еще не в таком состоянии, чтобы нельзя было бы сформировать из них вполне надежную крупную боевую часть, если и не для завладения столицей, то хотя бы для занятия Царского Села и вывоза царской семьи.
Но у генерала Рузского, как и у большинства высших начальников, опустились руки под влиянием пагубной для России политики престола, и от него нельзя было ожидать энергичных и решительных мероприятий для борьбы с революцией, тем более что вскоре после прибытия государя в Псков было получено требование Временного правительства об его отречении от престола во имя спасения России и безопасности царской семьи.
Нельзя при этом также забывать, что всякое насильственное мероприятие против столицы действительно отразилось бы на положении царской семьи в Царском Селе, тем более что Временное правительство и без того уже не могло справиться с разбушевавшейся чернью. Поэтому государь и сам бы на насильственные меры против столицы не согласился.
