Василий Митрофанов - С крылатыми героями Балтики
Летчика перевели в отделение механотерапии для лечения движениями; лечебной физкультурой, физиотерапией. Нормализовалось все, кроме сгибания в коленном суставе. Как ни бились, оно оставалось недостаточным. О полетах с такой ногой и думать не приходилось. У врачебной комиссии имелись все основания отказать летчику в годности к летной работе. Однако Ремизонов настойчиво утверждал обратное. Как доказать, что он прав? Доказать убедительно, аргументирование. Слова - это только благой порыв, они делают честь молодому летчику, но, как говорится, их к делу не подошьешь.
Кто-то предложил эксперимент на земле. Попросить летчика сесть в кабину самолета и посмотреть, как он будет управляться в ней. Сделать это было проще простого. Но разве это путь к обоснованному ответу на вопрос о годности? Разве это заменит высший пилотаж, без которого нет воздушного боя? Нет, это несерьезно.
- Пусть проверят в воздухе, - настаивал Ремизонов.
Так и поступили. По моему докладу испытать летчика на двухштурвальном "яке" командир полка приказал лично командиру 2-й эскадрильи. К этому времени ею командовал капитан Б. М. Сушкин.
Условились: взлетит и наберет высоту Сушкин. В зоне он покачает с крыла на крыло. Это будет знак для наблюдающих с земли: управление в руках Ремизонова. При успехе Ремизонов осуществит посадку.
С большим интересом и не без тревоги следили мы за полетом. В нем решалась судьба летчика. Полет этот был необычен и в другом отношении. Не станет ли неполноценная нога летчика причиной возникновения аварийной ситуации? Успеет ли в таком случае Сушкин вмешаться, чтобы исправить положение? Ведь будут решать секунды. Удастся ли Ремизонову уступить штурвал? Немедленно! Без всяких промедлений на "пререкания".
Легко сказать - "уступить"! Уступить в этом полете значило для Ремизонова признать свое поражение. Поэтому не приходилось рассчитывать на его уступчивость. Сушкин это учитывал. Считая уверенность летчика похвальной, он и сам не сомневался в успехе. И тем не менее предупредил Ремизонова, что переоценивать его нынешние возможности не намерен. Позиция командира эскадрильи и устраивала и настораживала молодого летчика. В душе он сомневался: не проявит ли Сушкин торопливости, хватит ли у него выдержки не отобрать ручку управления преждевременно и не сделать ошибочного заключения о его летной непригодности. Все это делало обычный, казалось бы, полет над аэродромом далеко не обычным. В высшей степени ответственным, щекотливым.
Но вот самолет в зоне. Штурвал в руках Ремизонова. Серебристый в лучах солнца "як" стал легко и четко вертеться в каскаде фигур высшего пилотажа. Здесь было все, чтобы и с земли видеть, как хорошо владеет молодой летчик самолетом, несмотря на последствия травмы, вопреки всем инструкциям мирного времени, опровергая все анатомо-фнзиологические представления о нормах. Вероятно, надо было наблюдать лично этот полет, знать, что произошло с летчиком более полугода назад, чтобы достойно все оценить: разделить большую радость Ремизонова, победившего все сомнения скептиков, и по-настоящему понять чувства и мысли наблюдавших за ним людей тогда - в момент, когда летчик упал, и теперь, когда он снова в небе.
Результаты проверки летчика в воздухе были отражены в строевой и медицинской характеристиках. Заключение военно-врачебной комиссии о годности Ремизонова к летной работе было подписано.
Успешно летал Ремизонов. Надежно прикрывал атаки своего ведущею. В девяти воздушных боях лично сбил два фашистских самолета. В последнем из них отважный летчик погиб. Он навсегда остался в памяти однополчан, тронув их своей непреклонной волей к возвращению в строй после тяжелой травмы, безграничной преданностью воинскому долгу, Родине.
На примере решения вопроса о годности Ремизонова к летной работе можно видеть еще одну из возможностей, которыми располагал врач авиаполка. В данном случае был использован своего рода эксперимент в воздухе. Надо снова отметить роль поддержки командования. Без нее такая мора была бы невозможна. Как врач я мог получить право на эксперимент только с помощью командира полка.
В один из дней второй половины апреля 1943 года я зашел в строевой отдел. Настроение скверное.
- Держите, доктор, - с ходу предложил интересовавший меня документ старшина Петухов.
- Почему решили, что надо именно это?
- Догадался, - по обыкновению хмурясь, ответил Петухов.
Из его рук я принял специальную тетрадь. Это был журнал учета санитарных и безвозвратных потерь. В него надлежало внести очередную запись и отправить донесение главному врачу ВВС КБФ. Делалось это всегда с тяжелым чувством.
На этот раз я записал о гибели лейтенанта Петра Дмитриевича Журавлева. В составе четверки "яков", вместе со своим другом Виктором Рубцовым, вылетел он на сопровождение штурмовиков в район К. И не вернулся. Его могилой, доложил Рубцов, стал Финский залив.
Выйдя от Петухова, я неожиданно натолкнулся на парторга полка.
- Чернышев звонил. Тебе надо зайти к нему, - сказал Восков.
- Зачем, не знаешь?
- Зачем к врачам обращаются? - ответил он вопросом, хитровато улыбнувшись, и мы разошлись.
В бытность нашу в Гражданке обслуживание управления 8-й бригады (с августа 1943 года - дивизия) возлагалось главным врачом ВВС КБФ на меня. Бывать в бригаде приходилось частенько. Поэтому вызов к полковнику М. Ф. Чернышеву не показался мне чем-то необычным. Спросил Воскова скорее по инерции. Когда я, постучавшись, вошел в кабинет, начальник политотдела разговаривал по телефону.
Жестом он пригласил сесть и подал мне какую то бумагу. Беру. Читаю. И к удивлению своему, вижу: это приказ о назначении меня парторгом управления нашего 21-го авиаполка. Парторги тогда назначались.
- Прочитали? - спросил Чернышев, закончив телефонный разговор. - Надо расписаться, - добавил он, подавая ученическую ручку с пером.
- Я же врач! - недоуменно вырвалось у меня.
- Ой как страшно! А то мы не знаем, - отшучивался Марк Филиппович. Сначала вы коммунист. Давайте лучше потолкуем о ваших новых партийных обязанностях, - перешел он на серьезный тон.
Беседа для молодого члена партии со стажем менее трех лет была, конечно, полезной. Из нее, между прочим, я понял, что мое назначение состоялось не без участия Воскова. По возвращении из политотдела я зашел к нему. Было уже поздно. Но Даниил Семенович работал. Сидел за столом, обложившись литературой, что-то штудировал.
- Говоришь, не знал? - спросил я Воскова с порога.
- Не знал, - отозвался он, как и в прошлый раз, лукаво улыбаясь. - Может, расскажешь, если, конечно, не секрет? - добавил он рассмеявшись.
Так неожиданно для себя я стал парторгом управления полка. Воспринял это назначение как большое доверие. Оно помогало и в моей врачебной работе. Как парторг я опирался на повседневную помощь таких товарищей, как С. Я. Плитко, Д С. Восков, Д. М. Гринишин, Т. Т. Савичев, Ю. В. Храмов.
